Следы в Крутом переулке
Шрифт:
Встреча с Василием Щербатенко, старшим мастером конвертерного цеха, тем самым, кого Кравчук называл Васькой, а дед Рекунов — Васильком (Щербатенко, оказывается, был его племянником, сыном младшей сестры), мало что добавила к рассказанному Кравчуком: они ведь нередко вспоминали вместе свое военное детство.
Однако кое-что Василь Щербатенко все же уточнил.
Он действительно встречался только с Антоном Решко. Никому другому из отряда — кроме Антона — не разрешалось поддерживать связь с дедом Рекуновым и группой Андрея Привалова, даже в крайнем случае. Но и Антону рекомендовали на связь выходить
И вот как раз перед операцией на нефтебазе Решко на встречу не явился, а Василь ведь должен был передать предупреждение — или опасение? — деда Рекунова. На случай неявки Антона было условлено: Василек, захватив удочки или топор, переправляется через Днепр, в плавни, проходит километра полтора вглубь, к сгоревшему дубу, и от него поворачивает сквозь орешник к протоке. Там он и увидел Решко, который косил траву. Спрятавшись в кустах, Василек окликнул Антона и, когда тот с косой приблизился, прямо из кустов пересказал донесение Рекунова и сообщил предупреждение Андрея Привалова о трудностях, с какими отряд неминуемо столкнется, если пойдет на нефтебазу. Решко же в свою очередь велел передать, чтобы заготовили временные убежища в городе. И еще просил передать жене: что дома появится не скоро, может быть, через несколько лет, если останется жив. К жене Антона Василек послал Витю Кравчука следующим же утром. Никто ведь не мог знать, что раненый Антон появится дома той самой ночью, когда сорвется операция на нефтебазе, и не в своей постели, а на чердаке скончается от ран, немного не дожив до сорокалетия.
— Он был таким худеньким, щупленьким, все больше молчал, но ничего и никого не боялся.
— А обычно где вы встречались?
— Не поверишь. Приходя из отряда, Антоша ночевал дома: ведь все вокруг считали, что он на строительстве дороги работает, еще косились, что не ушел в партизаны, а немцам помогает. Так что дома он ночевал законно. А рано утром шел на заливной луг под обрывом — вел туда двух коз на выпас. Я сидел в бурьянах и поджидал его. Витек стоял на карауле, на самом обрыве: в случае чего, далеко все видел. Проходя мимо с козами — один козел у него упрямый был, упирался, — Антоша успевал мне все сказать, что надо. И спускался вниз, а я бежал к дядьке Демьяну. А дядька мне передавал что-нибудь от Андрея Привалова.
И через полчаса я уже снова сидел в бурьянах. Когда Антоша возвращался, я успевал ему сообщить все, что велел дядько Демьян. А в то утро он не появился, значит, и дома по ночевал. Я когда в плавнях его нашел, он такой грустный был. Жене просил передать — первый раз со мной о личном заговорил. Уходя, я обернулся. Видел, как он косу сложил и пошел вдоль протоки. Больше я его никогда не видел.
— Не знаешь, почему его хоть посмертно не наградили?
Новоднепровск освободили в начале февраля.
На промерзшую землю, покрытую грязным, задымленным снегом, лил холодный дождь.
Раскисли дороги. Немецкие машины, пытавшиеся скорее улизнуть из города, сползали в придорожные канавы и навсегда застревали в них. Для убегавших — навсегда, тем, кто возвратится, они еще послужат.
Гусеницы удиравших танков дробили брусчатку и булыжные покрытия шоссе на Кривой Рог.
Уходя,
Прибиваемые дождем, дымы стелились по земле, обволакивали дороги и толпы спешивших вырваться из города солдат.
Поспешное бегство оккупантов спасло город от еще больших разрушений. Его и так изрядно потрепали за два с половиной года. Но — как бы там ни было — город выжил.
Вслед врагу город смотрел темными окнами, оледеневшими ветвями деревьев, грязными снежными шапками камышовых крыш, горящими развалинами.
А люди, жители этого города, смотрели в другую сторону. Не в опостылевшие спины врагов, а туда, откуда шли свои.
Таким запомнил этот день Василь Щербатенко.
— Откуда мне знать? Разве тогда кто думал о наградах. Отряд ведь весь, считай, погиб.
— А тех двоих раненых, что вы после нефтебазы к деду привели, — ты знал?
— Одного знал. Двоюродный брат мой, по отцу. Алик Щербатенко. Они в Запорожье жили, к нам иногда на лето приезжали. Но он старше меня лет на десять был. Да, ему тогда уже двадцать пять было. С начала войны я его не видел, даже не знаю, как он в отряд попал. После того, как твоя мать его на ноги поставила, в степи партизанил, потом в армии до конца войны, а в сорок шестом умер: говорили, от старых ран. Он на нефтебазе был в группе с командиром, их там всего девять человек было.
— А второго, значит, не знал?
— Не-е. Помню только, широколицый такой, загорелый. Он одной рукой, здоровой, Алика на плечо взвалил, я лишь чуть поддерживал. Алик все бормотал: «Федя, оставь меня, а то не уйдешь». А тот ему не отвечал, шептал только: «Дело сделано, Дело сделано» — и скрипел зубами…
— Скажи-ка мне, если можешь, — спросил вдруг меня Василь Щербатенко, — чего Это ты решил нас расспрашивать? Захотел о партизанских делах книжку написать?
— Может, и напишу, если материала наберется достаточно.
— А я-то, грешным делом, подумал, что тебя Петрушин занимает. Но тут гадать нечего. Не думаю, что Сличко и Петрушину кто-то мстил или совершал по-своему правосудие. Уверен, что и этот кто-то из их же банды. Или не поделили что-то, или страх уже совсем доконал.
— Так разве ж не надо узнать, кем этот страх овладел?
— И то верно — Василь задумчиво покачал головой. И вдруг засмеялся — Не зря, выходит, ребята у нас в цехе теперь называют тебя правой рукой прокурора.
— Не левой? — деланно удивился я. — А Серегу Чергинца как называют?
— Ну, Серега — другое дело. У него в партизанах все дядья полегли. Щербатенко на мгновенье замолчал, потом обнял меня за плечи и тихо сказал: — Прости меня, доктор. Не подумал. Я ведь и маму твою хорошо помню.
Мы поднялись со скамейки, и он придержал ветку старой липы, чтобы я не задел ее головой.
Разве странно или противоестественно, что у Щербатенко всегда была собственная версия о тех давних событиях на нефтебазе? Правда раньше он лишь изредка задумывался о трагедии отряда. Но, когда задумывался, ответов на возникавшие вопросы не находил, да и, честно говоря, подолгу их не искал: Жизнь шла своим чередом, забот постоянно хватало, времени на воспоминания и досужие размышления, напротив, не хватало никогда.