Следы в Крутом переулке

Винокуров Валерий

Елышев с неожиданной поспешностью скрылся за дверью. Привалов снял трубку телефона, набрал двузначный номер.

— Костюсь, это опять я. Дело еще вот в чем…

Его надежнейший помощник Костюченко был ростом под два метра и весом сто тридцать килограммов, шесть раз становился чемпионом республики по самбо, а все друзья детства и послевоенной юности до сих пор называли его по школьному — Костюсь. Кажется, это Рябинин первым его так назвал. Когда зачитывался историческими романами и прочитал про белорусского революционера…

9

Выйдя из прокуратуры, Елышев направился через скверик в сторону Красных казарм. Ни с кем не хотел

он сейчас видеться и, тем более, разговаривать. Он шел не спеша и резко обернулся, поняв по стуку каблуков, что его догоняют.

— Что тебе? — грубо сказал он спешившей к нему Надежде. — Что я тебе задолжал?

— Не ты мне, а я тебе.

— Хватит дурить. Додурилась уже.

— Завтра же все скажут, что это ты убил его.

— Я? На черта вы мне сдались?

— А люди таких вопросов не задают. Что видят, то и говорят.

— При чем здесь люди? Лучше скажи, зачем ты меня вызывала? Правду говори. Пока никто не знает, что ты мне звонила.

— Предупредить хотела. Он сказал, что убьет тебя. Не понимаешь? Сказал, что не будет ему счастья, пока ты ходишь по земле. Не понимаешь? Ревновал он, ревновал. К старому. Не верил, что я могу забыть тебя. Чувствовал, что с тобой мне лучше было, чем с ним. боялся, что стану снова с тобой встречаться.

Зябкая дрожь пробрала Елышева. Ему показалось, что холодный пот выступил у него на лбу, он даже тронул свой лоб тыльной стороной ладони: лоб был сухой, горячий. Если Петрушин сказал Надьке, что убьет Елышева, зачем же она вызывала его из казармы в полночь? Чтобы предупредить? Но ведь могла и по телефону? Или днем как-нибудь? Но она позвонила ему с завода и долго, настойчиво упрашивала встретить ее на остановке после вечерней смены. А сама так и не появилась. Зато Петрушин мелькнул на остановке. Тогда Елышев подумал, что ему тот привиделся. Он и ушел, не дождавшись последнего автобуса, потому что ему привиделся Петрушин, и он вдруг понял тогда, что зря согласился встретиться с Надькой. А Петрушин, оказывается, не привиделся ему, он, значит, и, впрямь был там. Елышев понял это, когда нашел на рассвете Петрушина, мертвого, на чугунном кладбищенском заборе. Но почему тот пришел на остановку, хотя вроде никогда прежде не встречал Надьку после смены? Мог ли он знать, что она позвала Елышева? Мысль о том, что она решила подстроить их встречу, что потому так настойчиво уговаривала его отлучиться, ненадолго с дежурства, бросила в дрожь старшину.

— Но почему же ты сама не пришла? — спросил он, ожидая ее оправданий и одновременно понимая, что никакие оправдания теперь его не успокоят, теперь он всегда будет считать, что она хотела устроить его встречу с Петрушиным.

— Я опоздала. Задержалась на работе. Думала, что сразу убегу после смены, но документацию не успела оформить. Приехала последним автобусом, а тебя на остановке нет, и никого уже не было.

— Учти, я молчать не буду. Если спросят, скажу, как было. Что ты мне звонила и вызвала меня. Что ты мне хотела сказать? Что он ревнует, что хочет убить меня?

— Ничего я не хотела. Хотела просто увидеть тебя. Потому что боялась. И за тебя, и за себя. Сама не знаю, зачем тебе звонила. Одно знаю: теперь очередь за мной.

— Какая очередь? Что ты мелешь?

Надежда не ответила. Даже не посмотрела на него. Повернулась и пошла прочь. Поскрипывал мокрый песок под ее каблуками. Ветерок, набежавший из степи, трепал ее волосы.

Злость подсказывала Елышеву самые нелепые решения. Но дорога до казармы остудила голову, успокоила. В конце концов Петрушина, грозившего ему, уже нет. А Надьке можно не верить. Не верить в ее страхи. Может

быть, снова она заманивает его, надеясь пробудить жалость? Но ведь тот, кто убрал Петрушина, еще не пойман. Привалов, конечно, найдет, узнает, кто это был. Но кто бы ни был, какие бы ни были у него счеты с Петрушиным, к чему ему связываться с Надькой?

Он как раз проходил через КПП, когда зазвонил городской телефон. Дежурный взял трубку, ответил, выслушал, удивленно взглянул на оказавшегося рядом Елышева и молча протянул ему трубку.

— Слушаю, — сказал Елышев и снова вспыхнул от злости, услышав ее голос. — Что тебе еще надо?

Надежда прерывающимся от волнения голосом сообщила, что в ее отсутствие кто-то пытался проникнуть в ее дом. Один замок сломали, а со вторым справиться не смогли. Проникнуть в дом Петрушина было не так-то просто.

— Но кому это нужно? — кипел Елышев. — И почему ты мне звонишь? Вызывай милицию.

«Значит, нужно, — кричала в трубку Надежда. — А тебе звоню, потому что боюсь».

— Что у вас там, золота много?

«А, может быть, что-нибудь дороже золота?» — отвечала Надежда.

— Ты, что ли, дороже?

«Я боюсь, Володька… пойми, боюсь… теперь моя очередь, понимаешь? Меня тоже убьют!» — кричала Надежда.

— Не дури. Никому ты не нужна, а мне тем более. Звони в милицию.

Он швырнул трубку на аппарат. Спокойствия как не бывало. Раздумал идти в часть. Решил вернуться в город.

Дежурный удивленно смотрел ему вслед: притащился на КПП из города по телефону поговорить?

10

Ни к какому определенному решению мы с Сергеем не пришли. Мне самым важным казалось то, что какой-то предатель жив, ходит рядом с нами по нашей земле — и не горит же земля у него под ногами?! — боится разоблачения и потому сделал все, чтобы избавиться от Сличко и Петрушина. Теперь он не может остановиться. Кому следующему теперь грозит с ним встреча? По логике, только тому, кто что-то знает о его встречах со Сличко или Петрушиным. Но кто это может быть? Надежда Осмачко? Елышев? Или две другие дочери Сличко — Софья Осмачко или Вера, которая совсем недавно, выйдя замуж за Гришку Малыху, охотно сменила фамилию?

Итак, мы расстались с Сергеем. Он пошел домой, чтобы переодеться и поехать на смену. Я же отправился в яруговскую больницу приводить в порядок дела, полдня ведь провел в горздраве.

В больничном дворе, на посыпанной ракушечником дорожке мы лицом к лицу столкнулись с судебно-медицинским экспертом. Он только что вышел из морга.

— Ну привет! — обрадовался мне коллега. — Рад вас видеть. Вы уже, конечно, знаете, что приключилось с одним из ваших отрицательных персонажей. Я как раз проводил экспертизу. Ну, скажу я вам, организм… Петрушина этого ударили виском о камень, но не добили. Потом уж умер, спустя полчаса, от сердечной недостаточности.

— Мне это неинтересно, — сухо сказал я.

— Ой, не хитрите! Вы же наш летописец. А история здесь непростая. Знаете, что он пил? Мадеру. Чуть-чуть. Не больше ста граммов. По его меркам, капля в Тихом океане. Выходит, был трезв. Здоров, как бык. Вывод остается один: значит, не ожидал нападения. Ну, я спешу. Прокурор опозданий не признает.

И он чуть ли не вприпрыжку побежал к воротам.

«Значит, сомнений никаких: Петрушина убили. Елышев? Ни за что не поверю. Раз Володя Бизяев ни при чем, то, безусловно, убрал Петрушина тот, кто тогда осенью поставил пугало. Но как он теперь оказался с Петрушиным на кладбище? Мог ведь подкараулить его дома, во дворе? Тот же целые дни торчал в доме, пока Надежда на заводе».