Следы в небе
Шрифт:
У Володи дрожали колени. Пошатываясь под непомерной тяжестью, он шел по сходням, показавшимся на этот раз бесконечно длинными. Стиснув зубы, повторял себе: «Врешь, не упаду, врешь, не упаду!» Он шел, окруженный толпой грузчиков, взволнованных экспериментом «молокососа», не слыша ни криков, ни смеха, шел, обливаясь потом. На зыбких сходнях, у самого борта корабля, юноша поскользнулся и чуть не угодил в воду. Ценой огромного напряжения он удержался на ногах. Вот, наконец, и трюм. Володя сбросил тюк со спины и радостно засмеялся.
Так Владимир Коккинаки поставил свой первый рекорд.
О
Талантливый наш писатель Борис Горбатов, друживший с летчиком, так писал о юных годах Владимира Коккинаки:
«Из него вышел крепко сколоченный, могучий советский парень с руками, знающими прелесть труда, веселый, горячий, смелый, всегда любимый товарищами, готовый на любой риск, на подвиг, но умеющий и долго учиться; немного своевольный, самолюбивый, но умеющий подчиняться и знающий вкус дисциплины — словом, настоящий советский парень, кандидат в герои».
Путь в небо
И море и небо издавна влекут к себе отважных, крепких душой и телом.
Воздушный океан, конечно, отличен от океана водного, но они неразрывно связаны друг с другом и живут одной жизнью. В небе и на море царствует один властелин — ветер. Он может быть добрым и злым, другом и врагом человека. И никогда наперед не знаешь, — будет он милостивым или гневным. Моряки давно уже научились узнавать, где, когда и какие дуют ветры. Они познавали природу водного океана своими мускулами, зачастую ставя на карту жизнь.
Моряки, освоившие водный океан, были и первооткрывателями воздушных путей. Недаром французским «морским» словом «пилот» — «рулевой корабля»—стали называться летчики. И совсем не случайно, что юноша из портового города, рано научившийся смотреть в глаза опасностям, подстерегающим человека на море, стал мечтать о небе.
К тому же он рос в пору, когда молодая советская авиация набирала силы.
Раскрывая газеты, Коккинаки прежде всего искал сообщения о новых самолетах, о дальних перелетах, о которых в те годы писали красочно и щедро.
Михаил Михайлович Громов, облетевший в 1926 году за три дня вокруг Европы, был любимым героем юноши, решившего стать летчиком.
Для того чтобы приблизиться к осуществлению мечты, он добровольцем вступил в Красную Армию, решив, что так скорее попадет в летную школу. Однако в воинской части нового бойца, разностороннего спортсмена, назначили инструктором физкультуры. Это было совсем не то, к чему стремился Коккинаки. Он написал не один рапорт командованию, пока добился своего.
...Конец лета 1927 года. Перед столом экзаменационной комиссии летной школы стоит молодой боец в новенькой гимнастерке, ладно обтягивающей широкие мускулистые плечи. Он уже успел успешно сдать испытания по русскому языку, алгебре, геометрии, физике, географии; осталась одна тригонометрия, проклятая тригонометрия, в которой Володя «плавал».
На этом экзамене он провалился.
— Стыдно, молодой человек,
Отчислить! Это значит никогда не подняться в небо, распрощаться с авиацией. Что делать? Просить о снисхождении? Но это не в характере Володи.
Выручил комиссар. Внимательно поглядев на потемневшее лицо молодого человека, он спросил:
— Товарищ Коккинаки, а вы смогли бы к концу второй четверти подогнать тригонометрию?
— Постараюсь к концу первой четверти сдать обязательно...
Через два месяца в зачетной книжке курсанта Коккинаки против графы «тригонометрия» было вписано короткое «отл.».
После окончания теоретического курса Коккинаки направили для прохождения практики в Борисоглебскую летную школу, ту самую, которую кончил за три года до этого, уже ставший знаменитостью в авиационном мире, Валерий Павлович Чкалов. О нем часто вспоминали инструкторы в Борисоглебске. Коккинаки, как и всем курсантам, конечно, хотелось научиться летать так, как летал Чкалов.
Нелегко давалось летное искусство. Очень трудно, например, было научиться рассредоточивать внимание в полете. Курсант Коккинаки сначала никак не мог привыкнуть к тому, что в воздухе надо одновременно следить за несколькими приборами. В то время в авиационных школах приучали к пользованию приборами постепенно. Вначале курсанта учили умело вести самолет по горизонту так, чтобы нос не ходил вверх и вниз. Потом обязывали следить за устранением бокового крена. Вскоре он уже должен был наблюдать за счетчиком оборотов мотора. У Коккинаки вначале дело не клеилось. Только он установит обороты — самолет начинает снижаться; выправит его — винт раскрутится; сбавит обороты — машина клюет носом. Учлет ловит горизонт, устанавливает режим работы мотора — самолет тем временем ложится на крыло; устранит крен — машина успела отклониться в сторону.
Не раз Коккинаки возвращался из учебных полетов с инструктором обескураженным.
— Нет, наверное, не выйдет из меня летчик, — как-то признался он инструктору.
— Обязательно выйдет! — уверенно ответил тот. — Только тренируйся побольше!
И курсант Коккинаки по много часов стал проводить в кабине самолета на земле, не отрывая взора от приборов. Он приучал себя сразу видеть стрелки всех трех циферблатов.
Постепенно Коккинаки освоился в воздухе, привык рассредоточивать внимание, не думать о том, что нужно сделать в данный момент, а механически выполнять именно то, что требуется. У него начал вырабатываться необходимый летчику автоматизм движений.
С пилотажем дело обстояло лучше. Уже в свой первый самостоятельный вылет Коккинаки безукоризненно выполнил все предписания инструктора и приземлил самолет точно у посадочного знака.
Быстрей товарищей по учебе он овладел немногочисленными в то время фигурами высшего пилотажа.
Будущие летчики со свойственной юности самонадеянностью несколько пренебрежительно относились к занятиям по изучению материальной части.
— Наше дело летать, пусть «технари» возятся с моторами, — говорили они.