Слепой Орфей
Шрифт:
Будь это высший эгрегор Школы, тогда Морри (и алчущему, и разуму) тут же пришел бы конец. Двойная сущность Морри была бы уловлена и поглощена более могучей и более жестокой. Но сейчас бессмертному выкормышу зла противостоял не древний демон, а всего лишь отпочковавшийся от основного ствола росток, оторванный и занесенный в чужую Европу несколько десятилетий назад.
Двое застыли друг против друга. Две человеческие воли, два сознания столкнулись, соединились и замерли, готовые высвободить накопленную энергию. И вогнать ее в брешь, как только
Человекоподобная оболочка Морри вспыхнула красным огнем. Зеленым пламенем облекся ракш-воитель…
И древний пожиратель жизней поглотил юный эгрегор.
Сила покинула Ликанова, и он ничком упал к ногам врага.
– Ты мой,– наклонившись над ним, прошептал Морри.
И Ликанов, очень редко проигрывавший и никогда в жизни не уступавший сильному, не смог противиться. Это была цена. Устами адепта говорил эгрегор.
– Ты – мой…
– Твой… – прошептал Олег, не отрывая лица от паркета.
Ликанов сохранил жизнь – у него не было выбора,– но обрек себя на поступки, за которые не расплатиться и жизнью.
Теперь между Олегом и всем остальным миром стоял Морри.
– Димон, брат, слышишь меня?
– Много ты от него хочешь, Глеб,– проворчал Кирилл, последние два часа выполнявший обязанности сиделки.
– В самый раз! – Чуткие пальцы Стежня прошлись по вискам Грошнего, замерли, переместились на макушку, круговыми движениями взъерошили слипшиеся волосы.
Удовлетворенно кивнув, Глеб отсоединил датчики, закачал через зонд граммов двести питательной кашицы, затем снял прозрачную кислородную маску и извлек зонд.
– Нормально,– сказал он.
– Парень не выглядит здоровяком,– заметил Игоев. Его можно было понять. Голова Грошнего – череп, обтянутый коричневой сухой кожей.
– Пусть тебя не смущает физиономия,– успокоил Глеб.
Быстрыми пассами он вгонял силу в тело Дмитрия и с удовольствием наблюдал, как густеет и расправляется аура Грошнего. Вот Дмитрий шевельнулся и вздохнул поглубже. И еще раз.
– Он потерял килограммов десять, плюс сильное обезвоживание,– сказал Стежень.– Накачаем его калориями, витаминами, укрепляющими – и он забегает получше, чем ты, медведь!
– Твоими устами мед пить! – Кирилл с силой провел ладонями по лицу.– Устал,– сообщил он.
Глеб только хмыкнул. Еще бы не устать!
– Мы его взбодрим,– решительно заявил он.– Этот дистрофик нужен мне немедленно. Ты, кстати, в курсе, что госпожа Шведова – сестра Димитрия?
– Не-ет… То-то наш бизнесмен так на него уставился… – Кирилл снова потер лицо.
– Прекрати! – приказал Стежень.– Как твой личный врач говорю: шел бы ты спать! Гостей я уложил, Ленка присмотрит, чтоб их не потревожили… Кстати, к сведению, у нашей сестренки Аленки не все в порядке с этикой.– Руки Стежня энергично мяли исхудавшие костлявые плечи Грошнего.
– Я знаю,– кивнул Игоев.
– Что-то делаешь?
– Пытаюсь.
Грошний дернулся. Руки его бессмысленно задвигались.
– Ага! –
– Пожалуй, и впрямь пойду прилягу,– проговорил Игоев.– Устал. Старею.– Он засмеялся.
– Иди, дорогой, иди. Завтра нам плясать.– И Грошнему: – Слышишь меня, дружище? Знаю, слышишь. Умница. Сейчас мы тебе капельницу заправим, а потом…
Кирилл тихо закрыл дверь и, шаркая (действительно умотался!), побрел по коридору.
В доме и за его пределами расползалось серое осеннее утро. Когда Кирилл уже вытянулся и расслабился под тяжелым ватным одеялом, одиннадцать длинных протяжных металлических ударов раздвинули молчание и повисли в вязкой тишине – пробили часы.
Глава десятая
Обедали все вместе. Без особой роскоши – яичницей с ветчиной и зеленью. Сам хозяин удовольствовался кружкой молока и ломтем свежевыпеченного хлеба. Дмитрий, все еще коричневый, как мулат, но уже куда меньше похожий на умершего от жажды пустынника, жадно поглощал постную манную кашу. Елена в переднике из веселой оранжевой клеенки выступала в роли хозяйки. Ей шло.
Поев, пили чай. Вернее, чай пили только четверо. Глеб и Грошний – травяной, Кирилл и парень-бодигард по прозвищу Вацек – английский с бергамотом. Двое, Шведов и Елена, предпочли кофе со сливками.
После обеда перебрались в гостиную. Все, кроме Вацека, которого отправили во двор, сторожить.
Погода, из духа противоречия, установилась прекрасная. Сквозь открытые окна в гостиную лился солнечный свет, сдобренный свежим запахом хвои. Ощущения у хозяина и гостей возникали самые расслабленные. Предыдущие события вымотали всех, а солнышко разморило. Мужчины перебрасывались незначительными фразами. Шведов походя попытался выудить у Игоева какие-то банковские сведения, а Кирилл, вместо информации, с добродушной улыбкой поведал ему притчу о мальчике и лягушке. Шведов не обиделся и перевел разговор почему-то на Скандинавию. Глеб, которого несколько лет назад по старой памяти зазвали судить чемпионат в Швеции, тему охотно поддержал. Грошний смотрел на них, задумчиво грызя сухарь. Рассказывая, Шведов то и дело поглядывал на Елену Генриховну. В строгом брючном костюме из черной шерсти, с уложенными волной блестящими темными волосами, она выглядела неотразимо. На высокой груди – весьма оригинальный кулон: мастерски выточенный из прозрачного камня череп. Красивая женщина, приятная беседа, светлый прекрасный день… Ночные события вдруг показались Шведову каким-то нелепым розыгрышем. Он покосился на Игоева, и тот, словно угадав его мысли, пробасил:
– Славный денек, Виктор! И ночка была веселая… что юрод на похоронах!
Это было приглашение к серьезному разговору, и Шведов тянуть не стал.
– Чем могу быть полезен? – деловито спросил он.
Кирилл посмотрел на Стежня, а Стежень – на Елену. Та улыбнулась. Всем по очереди.
– Ленок,– сказал Глеб,– может, поведаешь, что нас ждет?
– Попробую,– весело согласилась она.– Принеси, пожалуйста, столик.
Прежде чем Стежень поднялся, Грошний протянул длинную руку, подхватил столик и переставил к коленям женщины.