Слепой в шаге от смерти

Воронин Андрей Николаевич

Нет, впервые я поцеловался в восемь лет на глазах у всего класса и сделал это не по своей воле".

Сиверов даже не заметил, как на его губах появилась блуждающая улыбка, но с удивительной силой ощутил забытое с детства чувство стыда и страшной обиды не на девочку, с которой ему пришлось целоваться, а на учительницу и ребят из класса.

"Надо же, как врезалось в память! – удивился Глеб. – Я даже вчерашний день не так отчетливо помню. Тогда, во втором классе, я специально толкнул свою соседку под локоть, когда она писала.

Толкнул,

наверное, потому, что она мне нравилась, хоть я и не признавался себе в этом. Девочка в долгу не осталась и ударила меня книжкой по голове. И вот, когда мы уже вцепились друг в друга, учительница вызвала нас обоих к доске и заставила в знак примирения при всем классе поцеловаться. Мы боялись коснуться друг друга и под гудение всего класса пытались оттянуть роковой момент. До сих пор помню властный голос учительницы: «Губы в губы». Помню тот жаркий стыд, который окатил меня с головы до ног, помню, как вспыхнули щеки девочки. Это одно из самых сильных воспоминаний в жизни, несмотря на то, что мне пришлось пережить немало. Даже первая смерть, увиденная мной, не так ярко врезалась в память. Ее-то я наблюдал со стороны. Так что ваши демонстративные поцелуи на крыльце – ерунда по сравнению с тем, что в детстве довелось пережить мне".

Глеб снял машину с ручного тормоза, и она бесшумно покатилась по узкому проезду. Уже на ходу он завел двигатель и резко выехал со двора, напоследок ударив светом фар по целующейся на крыльце парочке.

«После нас остаются наши дела, – подумал Сиверов, выезжая на улицу. – Но имеет ли смысл все то, чем я занимаюсь? Разве изменился от этого мир, сделался лучше? Неужели я всерьез думаю, что несколько успешных дел, казавшихся некогда судьбоносными, как-то отразились на том, чтобы эти парень и девушка могли беззаботно стоять и целоваться? Наверное, нет, – решил Глеб. – Но что-то сделал я, что-то генерал Потапчук, многие другие люди, и мир если не стал лучше, то хотя бы не изменился к худшему».

Минут через двадцать быстрой езды по ночному городу Сиверов припарковал машину недалеко от дома, в котором раньше жила Эмма Савина.

«В девяносто четвертом году она уехала отсюда, – рассуждал Глеб, – значит, прошло уже четыре года. Вряд ли в квартире поменялось несколько жильцов, скорее всего, в ней живут те, кто въехал после Эммы Савиной».

Дом отличался от своих типовых собратьев оригинальностью планировки, поэтому Глеб сразу не смог понять, где находятся окна нужной ему квартиры. Возможно, они вообще выходили на другую сторону. В темных окнах по обе стороны подъезда отражалось лишь небо, по которому плыли низкие, подсвеченные большим городом облака.

По номерам почтовых ящиков Сиверов отсчитал, что бывшая квартира Савиной находится на седьмом этаже. Еще входя в лифт, Глеб уловил неясный шум, а когда створки двери разъехались, он уже отчетливо услышал музыку, доносившуюся из-за закрытой двери, хотя та и была оббита толстым слоем утеплителя. Дерматин кое-где прорвался, из-под него торчали клочья старого шерстяного одеяла, которым с удовольствием лакомилась

моль.

«Да, ничего себе квартирка! В три часа ночи вовсю гремит музыка. Даже моль спокойно спать не может. Интересно, кому это в голову пришло утеплять дверь шерстью? Старым жильцам или новым?»

Что он будет говорить, Сиверов пока не знал: все зависело от того, кто откроет дверь, и откроют ли ее вообще. К женщинам у него был один подход, к молодым мужчинам – другой, к пенсионерам – третий.

Глеб коротко позвонил и придал своему лицу безразличный вид. В глазке, врезанном в дверь, мерцал свет от зажженной лампочки. Никто даже не стал смотреть в глазок, не стал спрашивать «кто там?». Дверь отворилась. На пороге стоял изрядно выпивший молодой парень, который, без единого вопроса, пропустил Сиверова в квартиру.

– Здоров, – как старому знакомому, кивнул он Глебу, и тут же крикнул в комнату, погруженную в полумрак:

– Колька, к тебе пришли!

Ответа не последовало. Глеб, как ни в чем не бывало, пожал протянутую руку и закрыл за собой дверь.

– Колька! – еще раз крикнул парень, пожимая плечами. – Оглох, наверное? Щелкнул выключатель торшера, и большую комнату залил нежно-розовый свет. Стол с бутылками и закуской был перемещен к окну, стулья задвинуты под него, на полу рядом с зеркальным шкафом валялись подушки. На них расположились трое девушек, одна из которых курила.

– Колька, твою мать! – парень потряс своего приятеля, крепко спавшего на неразложенном диване.

Тот спьяну лишь что-то пробормотал в ответ, а затем явственно и членораздельно выругался матом и при этом умудрился даже не проснуться.

– Пьяный вдрызг, – с глуповатой улыбкой извинился парень, впустивший Глеба в квартиру, – а ведь он тебя ждал.

С подушек раздалось милое хихиканье. По-видимому, это была реакция на брань Кольки, который, скорее всего, и являлся хозяином квартиры.

– Он тебя ждал, ждал и не дождался, – подтвердила девушка с сигаретой и сползла с подушек на пол. Она стояла на коленях и застегивала блузку.

– Ждал бы, так не напился, – спокойно ответил Сиверов, всем своим видом демонстрируя, что уже не раз бывал здесь.

– Точно, ждал…

Девушка поднялась на ноги. Она была потной, несмотря на открытое окно. В комнате висел стойкий запах табачного дыма и спиртного. По ее поведению Глеб догадался, что она – жена Кольки и, следовательно, хозяйка квартиры. Девушка откинула со лба мокрые волосы и вплотную подошла к Сиверову.

– Принес?

Глеб прикинул, чего мог ждать пьяный Николай и чего должен был принести тот, за кого приняли его.

«Скорее всего, деньги», – решил Сиверов и полез за бумажником.

Глаза хозяйки квартиры тут же загорелись огнем.

– Э, погоди, – Глеб перешел на развязный тон, поняв, что только такие слова здесь и понимают, – а он против не будет, если я тебе отдам?

– Так он же тебе мои деньги одалживал!

– Не знаю, я у него брал, у Кольки, – Сиверов словно никак не мог решиться.