Слепой. Волчанский крест
Шрифт:
– Деньги – говно, – сообщил ему Горка и в подтверждение своих слов продемонстрировал перетянутый аптечной резинкой тугой бумажный цилиндрик – свою долю от их с Захаром общих капиталов. – Поехали в эту. как ее, суку. в Каширу!
– Дорого обойдется, – заметил таксист, запуская двигатель.
– Деньги – говно, – повторил невозмутимый Горка, и машина тронулась.
На окраине Каширы таксист разбудил задремавшего пассажира. Тот сладко потянулся, протирая кулаками заспанные глаза, и тупо заморгал на косо летящий в темноте, подсвеченный фарами снег.
– В Кашире куда? – спросил усталый таксист. Горка огляделся, крутя головой и поскрипывая старенькой турецкой
– Да вот тут вполне сойдет.
После чего, как был, с папиросой в зубах, пырнул таксиста в бок своим самодельным охотничьим ножом, кованым, закаленным по особому рецепту, острым как бритва и не боящимся ничего – ни костей, ни гвоздей, ни других лезвий. Хороший был нож, и в таксиста он вошел, как в мягкое масло, по самую рукоятку, – у того только глаза выпучились да челюсть отвисла. Из открытого рта выплеснулась струйка темной крови, стекла по подбородку, и таксист молча повалился грудью на баранку.
– Четыре сбоку, ваших нет, – сам не вполне понимая, что, собственно, имеет в виду, сказал ему Горка и погасил в салоне свет, а потом, дотянувшись, выключил фары и габаритные огни.
Под монотонный шорох бьющего в окна снега он спокойно и методично, никуда не торопясь, обобрал мертвеца, присвоив выручку и, главное, документы – права, техпаспорт и прочую макулатуру. После этого Горка закурил и вышел из машины.
Кругом было темно, хоть глаз коли, и в темноте падал снег – уже не такой мокрый, как днем, но не менее противный. В отдалении сквозь косую сетку метели тускло светились окна каких-то пятиэтажек, горели фонари – еле-еле, вполнакала. Дымя папиросой и озираясь, Горка обошел машину спереди, открыл дверцу и, взяв за воротник, выбросил тело водителя на дорогу.
В Серебряных Прудах он заправил машину, а в Михайлове бросил ее и пересел на рейсовый автобус, которым без проблем добрался до Рязани. Оттуда продолжил свой путь на северо-восток – где на электричках, где на попутках, – и, только добравшись до Нижнего и вконец вымотавшись от такой езды, позволил себе сесть в поезд, который шел в его родные края.
Жить Горке Ульянову оставалось совсем недолго, но, окрыленный удачей, он об этом даже не подозревал.
Глава 3
Негромко постучав и, как всегда, не дожидаясь ответа (которого никто давать и не собирался), в кабинет вошла секретарша – пожилая, некрасивая, но зато толковая и внушающая доверие. Доверие она внушала всем без исключения, начиная с крикливых местных теток, явившихся на прием к мэру качать права и толком не представляющих, чего они, собственно, хотят, до проверяющих всех мастей и рангов, даже правительственных чиновников из самой Москвы. Упомянутые тетки (а заодно и дядьки) немедленно проникались к секретарше теплыми чувствами и видели в ней свою заступницу (каковой она действительно являлась, но только изредка, когда дело того стоило), а проверяющие, бросив на нее один лишь взгляд да перебросившись парой ничего не значащих слов, сразу понимали, что при такой секретарше и начальник, то бишь мэр, непременно должен быть человеком солидным, значительным, компетентным и уважаемым – именно таким, какой требуется поселку Волчанка для дальнейшего развития и процветания. Наличие в приемной вместо длинноногой вертихвостки этой пожилой, благообразной, неизменно внимательной и вежливой дамы сразу расставляло все точки над «i», убеждая посетителей в том, что официальное лицо, занимающее кресло главы поселковой администрации, – это именно официальное лицо, а не какой-нибудь сластолюбец, привыкший разводить шуры-муры на рабочем месте.
Помимо редкого умения внушать доверие не только к себе, но и к своему начальству, секретарша обладала целым букетом иных, не менее ценных достоинств. Она, к примеру, прекрасно заваривала чай и кофе, а также пекла отменные пироги со всякой всячиной, которыми регулярно и безвозмездно потчевала не только своего начальника, но и весь личный состав поселковой администрации. К этому все давно привыкли и воспринимали как должное. Да и чему тут было удивляться? Алевтина Матвеевна была бездетной вдовой, и заботиться, кроме своих сослуживцев, ей было не о ком.
В прошлом была она не просто баба, мужняя жена, а матушка. В смысле, попадья. Привез ее сюда, понятное дело, супруг, отец Андрей. как же, дай бог памяти, была его фамилия? Ну вот, уже и не вспомнить. Хотя, если подумать, фамилия Алевтины Матвеевны – Карташова. Паспорт после смерти мужа она вроде не меняла, так что и батюшка скорее всего был Карташов. А, да кому теперь до этого какое дело? Неважно, как его фамилия, важно, что был он, прости господи, дурак набитый. А уж упрямый!..
Принесла его сюда нелегкая лет десять, если не все пятнадцать тому назад откуда-то из центра, из цивилизованных мест – из Ярославля, что ли, а может, и из Пскова. Батюшка, человек немолодой, солидный и, по слухам, пользовавшийся в кругах священнослужителей очень неплохой репутацией, с благословения чуть ли не самого московского патриарха прикатил в здешние места по собственному почину, обуреваемый сумасбродной, фантастической идеей – возродить к жизни Волчанскую обитель. Это ж надо было такое придумать!
Сколько раз ему говорили!.. Просили. Уговаривали. Объясняли. Да чуть ли не в ногах валялись: брось ты эту затею! Ну гиблое же дело! На кой ляд тебе сдались эти развалины? В поселке, что ли, места не хватает? Ведь туда, к монастырю, ни проехать, ни пройти! Дикие места, туда местные уж лет сто, а то и все сто пятьдесят носа не кажут! Дурная у этого монастыря слава, и на молебны свои ты туда никого калачом не заманишь даже в большой церковный праздник. Да и не будет там никаких молебнов, не выйдет из этой затеи ничего хорошего. Одно слово – проклятое место!
Нет, не послушал. Обет у него, видите ли, был, или послушание, или как еще это там у них называется. Господь, говорит, не выдаст. Ну-ну.
Короче говоря, взял батюшка солдатский вещмешок, разузнал у кого-то дорогу (оторвать бы болтуну его поганый язык!) и утречком налегке отправился в тайгу. Один отправился: провожатого из местных, волчанских, для такой экскурсии было не найти. Ну и никто его больше не видел – ни живого, ни мертвого. Сгинул без следа вместе со своим вещмешком, как и не было его.
Искали, конечно, да что толку? Это ведь не парк Сокольники, это – Северный Урал! Лес дремучий, скалы отвесные, студеные быстрые ручьи, расселины бездонные. Звери – волки, медведи, росомахи, рыси всякие. Да что росомахи, что рыси! В окрестностях монастыря такие зверушки водятся, что росомаха твоя им – на один зуб. Сказки? Пускай сказки. А батюшка, отец Андрей, где? Да разве он один? Много народу в тех местах без следа сгинуло – и до него, и после.
Словом, священник сгинул, и монастырь, который местные жители с давних пор повадились именовать не иначе как Волчанской пустынью, до поры оставили в покое. Пустынь. Какая это, в сущности, пустынь? Пустынь – это ведь вроде староверский монастырь, а этот, здешний, к староверам отношения не имел. Обычный православный монастырь, но название прилипло, присохло так, что не отдерешь.