Слева по борту - рай
Шрифт:
Волноваться мне приходится недолго. Через несколько минут радист на острове снова выстукивает: Любит ли пассажир хумпус-бумпус?
– Верно ли приняты последние слова как хумпус-бумпус?
– запрашивает наш радист.
– Это что, код, о котором ты заранее договорился с Томом Крисченом, правнуком Флетчера Крисчена?
– обращается он ко мне.
– Понятия не имею, что это значит!
Радист вздыхает:
– Радиотелеграф на Питкерне - самая удивительная станция в мире. Случается, что Том запрашивает концовку какого-нибудь фельетона или рассказа, помещенного в новозеландских газетах. И даже если мне удается найти газету или расспросить у кого-нибудь, чем же все кончилось, узнать, соединились ли в конце концов герой и героиня, я все равно не могу удовлетворить его коротким сообщением о том, как закончилась
Мы запрашиваем Тома, что значит "хумпус-бумпус". Быть может, что-нибудь связанное с высадкой на остров?
Он отвечает: Хумпус-бумпус банан с корнем салепа зпт завернутый в пальмовые листья зажаренный на сковороде в масле тчк добро пожаловать на Питкерн тчк погода неважная пытаюсь принять тебя на берег тчк забыл зпт хочешь ли хумпус-бумпус отвечай.
Я готов согласиться съесть что угодно, только бы меня приняли на острове. Позднее мне пришлось не раз отведать излюбленное блюдо островитян - оно настолько популярно, что им угощают на каждом сборище детей. Конечно, о вкусах не спорят, что до меня, то мне хумпус-бумпус кажется необыкновенно противным. Но, как мы узнаем из дальнейшего рассказа, это кушанье сыграло большую роль в истории острова.
Том молчит. Гнистен без труда выигрывает партию, ибо я не могу сосредоточиться на шахматах: все мои мысли поглощены предстоящей высадкой на остров. А вдруг разыграется ветер? Что, если он перейдет в северный, тогда о том, чтобы высадиться в Баунти-Бей, нечего и думать.
Далеко в открытом океане, там, где горизонт сходится с водой и где уже нельзя разглядеть кружащихся в небе чаек, лежит остров Питкерн. Только к полудню следующего дня мы замечаем впереди черное пятно. Постепенно пятно увеличивается, и, когда после полудня мы приближаемся к острову, взору открывается светлая полоса прибоя вдоль побережья. Одиноко, словно корабль, давно покинутый своей командой и гонимый волею стихии в открытое море, плывет Питкерн в безбрежном океане.
Часа три мы стоим в четырех морских милях от берега, на который с востока набегают тяжелые волны. Капитан протягивает мне бинокль:
– Им удалось выйти из бухты, - говорит он и добавляет: - Между прочим, здесь лучшие в мире мореходы.
Из-за узкой расселины за мысом появляются две спасательные шлюпки по шесть пар весел в каждой (местные жители называют их "длинные лодки"). С трудом преодолевая течение и ветер, они приближаются к нашему судну, стремясь найти укрытие за его корпусом. Мне предоставляется превосходная возможность понаблюдать в бинокль за моими будущими хозяевами. Каждый раз, когда шлюпки падают вниз на гребне волны, ветер треплет волосы сидящих за веслами мужчин и женщин, а когда лодки зарываются носом в воду, ввысь устремляются фонтаны брызг, обдавая людей с головы до пят. Сидящий за рулевым веслом гигант громоподобным голосом подбадривает мускулистых, обнаженных до пояса гребцов - они работают ритмично, умело преодолевая самые высокие гребни волн. Мужчины босиком, лица небриты, но от них веет свободой и решимостью. Должно быть, так выглядели некогда пираты. Женщины, сидящие в шлюпках, прижимаются к плетеным корзинкам, а более робкие забиваются под сиденья. Гребцы мощными гребками стараются как можно скорее приблизиться к нашему судну, чтобы найти за ним защиту. Шлюпки почти вертикально встают над пропастью - весла, опущенные в воду, делают лодки похожими на сороконожек, поднявшихся на дыбы, а затем снова ринувшихся в воду. Две резкие команды великана за рулем с лицом, как у капитана Блада, и весла подняты из воды, обе лодки оказываются с подветренной стороны судна. Гребцы хватают концы двух веревочных лестниц, сброшенных на наветренную сторону с борта, и молниеносно карабкаются на поручень. Пожилой человек с бородой, еще покрытой брызгами, спрашивает, где пассажир. Я выступаю вперед.
– Питкерн будет твоим домом до тех пор, пока тебе не надоест, говорит он, - только поскорее собери вещи и спускайся в лодку, ветер уже меняет направление. Следуй за мной, ты поплывешь в моей лодке.
Прежде чем оттолкнуться от борта "Керамика", островитяне поют прощальную песню в благодарность за те скромные товары, которые они выменяли на судне. И вот уже волны швыряют нас к бухте Баунти. Шлюпка преодолевает мощные стены воды, балансирует на гребне, затем, пролетев по воздуху, падает в бурлящую воду и, едва не перевернувшись, устремляется вниз, чтобы через мгновение повторить все сначала.
Но рулевой Лен Крисчен мастерски управляет хрупким суденышком - к каждой новой волне он поворачивается носом, никогда не подставляя ей борт шлюпки. Лишь теперь я на собственном опыте понимаю, что пришлось пережить восемнадцати морякам на баркасе за 49 долгих суток плавания по волнам океана! Можно себе представить, какими проклятиями они осыпали людей, виновных в том, что им пришлось доверить свои жизни утлому суденышку!
Крутые берега острова надвигаются все ближе, чему можно только радоваться - все мы промокли до нитки. К тому же каждая новая волна кажется мне опасным врагом, которого нашей шлюпке не одолеть. Но вот какой-то молодой мужчина пробирается ко мне и, сложив руки воронкой, кричит мне прямо в ухо:
– Сейчас мы попробуем проскочить через волны прибоя и подойти к причалу. Когда я крикну "ай!", ложись на дно лодки лицом вниз.
Я понимаю, что времени для дальнейших расспросов нет. Оглядываюсь по сторонам и вижу, что все остальные знают, как надо вести себя в подобных обстоятельствах. Они быстро перегруппировываются; их спины и мягкие места, выступающие из-под сидений, могут немало поведать о суровой повседневной жизни на этом острове. За веслами остаются только гребцы. Есть что-то нереальное во всем происходящем, и мне бы хотелось запечатлеть на фотографии эту сцену, но я тоже вынужден перевернуться в лодке вниз головой, последовав примеру своих спутников.
Баунти-Бей, единственная подходящая бухта на острове Питкерн, заполнена подводными скалами, они поднимаются с морского дна словно горные вершины. Высадка идет по отработанной схеме: когда рулевой подводит лодку настолько близко к берегу, что может направить ее в самую бухту, он выбирает два скалистых выступа и, если вода высока, устремляется прямо между ними. Если же дует северный или восточный ветер, то обратная волна выгоняет почти всю воду из маленькой расселины. В этом случае "длинная лодка" рискует налететь на мель между небольшими шхерами и следующая приливная волна может ее опрокинуть. Вот почему местные жители говорят о "высадке с приливом", причем эту фразу они произносят с дрожью в голосе: течение в этом случае нельзя предугадать, и того, кто упадет за борт, подхватит поток и унесет в море.
Судя по всему, сегодня предстоит именно такая высадка. Все же Лен Крисчен не решается направить нагруженные лодки по парусному фарватеру, а отдает приказ не входить в бухту и выждать. Скоро начинает сказываться морская болезнь. С каждой новой волной лодки взлетают вверх метров на шесть-семь. Мы то оказываемся на высоте выступающих из воды скал, то опускаемся в морскую пучину, не видя вокруг ничего, кроме свинцово-черного океана. Проходит час, другой, а мы все продолжаем качаться на мятежных волнах. Смеркается, люди на берегу готовят факелы, чтобы высадить нас ночью, как только улучшится погода. Но вот из второй лодки доносится клич: "В укрытие за Биг Пул!"
В последних отблесках дневного света обе лодки движутся в западном направлении, под защиту скалистого берега Питкерна. Каждая минута кажется часом, каждый час - вечностью. Несколько женщин принимаются вычерпывать воду, ибо здесь, где встречаются течение и волны, рулевой не успевает разворачивать лодку точно носом или кормой к самым высоким волнам. В истекшие сутки погода была столь суровой, что жители Питкерна, опасаясь, как бы Баунти-Бей не "закрылся", вышли в море накануне вечером и всю ночь провели на воде, и все это только для того, чтобы забрать с судна пассажира и доставить его на берег. Должно быть, для них было тяжким испытанием так долго вести тяжелую лодку ради какого-то неизвестного человека, пожелавшего увидеть их остров. Ведь гребля в таких условиях - подлинная мука, преступление против собственных мышц. И способен ли человеческий хребет к тому, чтобы даже после многолетнего опыта удерживать равновесие на "спине" этого дикого морского коня? Мне остается лишь надеяться, что люди в лодке на это способны. У меня же вид самый жалкий. Впрочем, быть может, не только из-за меня островитянам приходится выносить все эти муки?