Слезинка на щеке
Шрифт:
«Спасибо, Джонни Орион», — прошептала Доркас. Она чувствовала себя только что родившейся, к ней возвращалась жизнь.
Когда они приблизились к центральному храму, внезапно налетел резкий порыв ветра, грозя закружить Акрополь в клубах желтой пыли. Бет раскинула руки, словно собираясь взлететь, Джонни еле успел подхватить ее. Доркас почему-то совсем не удивляло, что она не испытывает никакой неловкости в присутствии почти совсем незнакомого человека.
Они отыскали не слишком крутые и разбитые ступеньки, по которым можно было залезть внутрь. Крыша и стены отсутствовали, от высоких колонн на землю ложились
Доркас отстала от них и загляделась на холмы. Колонны обрамляли их как огромная мраморная рама. Доркас сняла очки и на секунду зажмурилась, не в силах выдержать ослепительный блеск лучей. С пронзительно-синей выси лился солнечный свет, искрящимися волнами омывая горы и холмы, растекаясь по раскаленным крышам. Ветер, завывая, метался среди колонн, Доркас стояла, укрывшись за каким-то выступом, не в состоянии отвести глаз от этой красоты.
Джонни держался чуть поодаль, видимо догадываясь о смятении чувств, происходившем в душе молодой женщины.
Доркас смущенно обернулась и встретила его улыбающийся взгляд.
«Все правильно. Впервые оказавшись здесь, я некоторое время тоже не мог сделать ни шагу, словно прирос к земле. Такое зрелище, просто дух захватывает».
Джонни и не подозревал, как он бесконечно далек от истины. Откуда ему знать, что ее переполняли как бы тройные ощущения: за нее саму, за отца и за Маркоса. Но хоть Джонни и не мог постичь всю глубину ее переживаний, с ним было на редкость спокойно. Они были знакомы всего несколько часов, но Доркас успела проникнуться к нему очень теплым чувством. Что-то в нем внушало доверие — роскошь, которой Доркас была лишена очень долгое время. Он был заботлив, предупредителен и при этом не лез в душу.
Оторвавшись, наконец, от созерцания завораживающих руин, Доркас присоединилась к Джонни и Бет. Орион рассказывал девочке историю царя, в память о котором назвали Эгейское море.
Эгей ждал своего сына. Вглядываясь в морскую даль, он стоял на высокой скале у берега моря. Вот вдали показалась черная точка. Она растет, приближаясь к берегу. Это корабли его сына. Эгей смотрит, напрягая зрение, какие там паруса. Забыл Тезей данное Эгею обещание — заменить черные паруса белыми, если он победит Минотавра.
Нет, не блестят белые паруса на солнце. Паруса черные. Значит, погиб Тезей.
В отчаянии бросился Эгей со скалы в морскую бездну и погиб в волнах. Безжизненное тело прибило к берегу. С тех пор зовется море Эгейским.
С расширенными глазами Бет, разинув рот, ловила каждое слово.
Заметив Доркас, Джонни помог Бет подняться с мраморной глыбы.
«Нам еще многое предстоит увидеть. Вы не устали?»
«Как? Устать? Здесь?»
«Это естественно, — сдержанно ответил Джонни. — Фернанда говорила, что вы были больны и быстро утомляетесь».
Интересно, что еще успела наболтать Ферн, нахмурилась Доркас и быстро ответила: «Я была больна, но это уже позади. Мне не терпится поскорее попасть на Родос».
«Скоро вы его увидите».
Они поднялись на Девичью Башню. Доркас ускорила шаги, радуясь, что ей совсем не трудно идти. Она даже обогнала Джонни, который, впрочем, быстро, шутя, настиг ее.
«Вы похожи на газель. Вам очень подходит ваше имя».
Откуда он знает, что означает мое имя, приятно удивилась Доркас.
Над ними нависали кариатиды; каменные жрицы Афины-Паллады стояли немыми стражами, держа на головах корзины с фруктами и яствами. Глядя на непроницаемые суровые лица, можно было подумать, что на дне этих корзин спрятаны смертоносные кинжалы. Отголоски восточных мотивов угадывались в украшении Эрехтейона. Здесь Афина сменила доспехи на более женственное одеяние. В этом святилище ей поклонялись как богине света.
«Не стоит торопиться, я хочу вам показать кое-что еще», — предупредил Джонни.
Гора Акрополя была похожа на большой корабль, плывущий по морю, сотканному из воздуха и света. Джонни повел их к «корме», вернее, повел он только Доркас, потому что подуставшая Бет почти все время ехала верхом на мистере Орионе.
Ступеньки спускались к входу небольшого здания. Доркас его сразу узнала. Это был музей Акрополя. В залах царила прохладная тишина. Вошедших обступили мраморные статуи, похожие на уже виденные снаружи. Миниатюрные копии фриза, который лорд Эльгин по кусочкам вывез в Англию, и которые Греция хотела вернуть.
Джонни направлялся к самой дальней комнате. Перешагнув порог, Доркас обнаружила себя стоящей в окружении korai. Хитоны изящными складками струились с плеч. Искусно вышитые накидки и старательно уложенные прически еще хранили слегка поблекшие краски. Скульпторам удалось придать их облику необычайную правдивость. Каждая korai была неповторима. У всех на губах играла улыбка. Кроме одной.
Джонни молчал. Он ждал. Доркас неотрывно смотрела на korai, единственную, лицо которой не тронула улыбка. Ее изваяли очень-очень давно, в золотой век. Может быть, моделью послужила гречанка, красотой которой любовался сам Перикл. Ее глаза спокойно смотрели на Доркас, как бы молчаливо приветствуя долгожданную гостью. Доркас казалось, что она слышит голос, прорвавшийся к ней сквозь толщу столетий.
Неожиданно у Доркас хлынули из глаз слезы. Она закрыла лицо руками, плечи тряслись от долго сдерживаемых рыданий. Это было ужасно. Доркас ничего не могла с собой поделать.
«Здесь есть скамейка, давайте посидим», — прозвучал встревоженный голос Джонни, но Доркас была не в состоянии вымолвить ни слова.
Как объяснишь, что призраки прошлого разом обступили ее, как объяснишь, что самые дорогие люди — отец и Маркое, — так мечтавшие попасть сюда, не дожили до этого времени, как объяснишь, что все, что она слышала долгими вечерами о Греции, вдруг ожило. Что любовь к Джино, любовь, обернувшаяся сплошным кошмаром, — эта любовь тоже была отчасти причиной ее слез. Джонни Орион всего этого не знал, и знать не мог.
Джонни не мешал ей выплакаться. Бет испуганно дергала мать за рукав, пытаясь вернуть ее к реальности. Доркас села на скамейку, пытаясь выдавить из себя улыбку, совсем не похожую на сдержанные вежливые улыбки korai.
Вытерев слезы, Доркас чмокнула Бет в щеку: «Все уже прошло, детка, не бойся».
Джонни участливо смотрел на нее. Из-под рыжеватых бровей поблескивали темно-карие глаза. У Джино глаза были черные, непроницаемые, в них никогда ничего нельзя было прочесть. А Джонни, напротив, был весь как на ладони, и взгляд у него был честный и открытый и не таил никаких секретов.