Слезинка на щеке
Шрифт:
«Должен признаться, что было трудно представить тебя женой Джино, — произнес Джонни, и его взгляд потеплел. — Я всегда удивлялся».
«Я надеялась, что, приехав в Грецию, смогу начать все сначала, — печально сказала она. — Но ничего такого не произошло. Я чувствую, как что-то продолжает удерживать меня в прошлом. Какое-то незаконченное дело Джино. Возможно, что-то связанное с Константином Каталонасом. Когда я убежала в первый раз, Джино послал за мной человека. Когда я увидела в доме у мадам Каталонас портрет Константина, я узнала на нем человека, который приезжал
Джонни тихо свистнул. К ней внезапно пришла еще одна мысль, и она продолжила, прежде чем он заговорил.
«Как ты думаешь, насколько ценной может быть эта голова плачущего мальчика?»
«Как можно оценить то, чему цены нет? — спросил Джонни. — Если ты имеешь в виду, что ее украли, чтобы продать, то кто отважится ее купить?»
«Покупка может быть неофициальной, — напомнила ему Доркас. — Джино часто имел дело с состоятельными людьми из разных частей света. Какой-нибудь чокнутый миллионер может пожелать приобрести такую вещь. Он может заплатить за нее целое состояние».
«Это вполне возможно, — согласился Джонни. — Произведения искусства и раньше объявлялись в весьма странных местах».
«Константин Каталонас — скульптор, — сказала она. — Ванда Петрус с ним знакома. Она мне говорила, что он вылепил ее голову. Так что она тоже в этом как-то замешана. Как ты полагаешь, такой талантливый скульптор, каким он, по-видимому, является, в состоянии выполнить достаточно убедительную копию с такого произведения, как плачущий мальчик?»
«И поместить слезу не на той щеке?» — спросил Джонни.
Она согласилась, что такая фантастическая ошибка наносит брешь ее домыслам, но продолжала настаивать.
«Посмотри на этот значок в конце записки. Он напоминает маленькую сову с круглыми глазами. Все увязывается. Меловые кружки, о которых я тебе рассказывала, похожи на глаза совы. Фернанда не верит в то, что я нашла на балконе эти меловые отметки в первую ночь. Возможно, если бы я посмотрела на них, прежде чем стереть, я бы обнаружила, что это тоже круги».
«Не заходишь ли ты слишком далеко?» — спросил Джонни.
Доркас недовольно тряхнула головой: «Я думаю, что здесь, на Родосе, кто-то так же жаждет получить эту записку, как и дома. Кто-то пытается мне что-то сообщить, запугать меня, чтобы я ее отдала. Ни ты, ни Фернанда не верите в то, что на моем балконе побывал человек. Но, Джонни, сегодня, когда меня не было, кто-то вошел в отеле ко мне в номер и нарисовал мылом два кружка на зеркале в ванной. Я их сохранила, чтобы ты посмотрел. Теперь ты мне поверишь, Джонни?»
Она видела, что ему хочется поверить, что между ними установилась сильная взаимная симпатия. Но она знала, что у него все еще оставались сомнения.
«Дело не в том, что всего этого не было, — наконец сказал он. — Но ты могла что-то неправильно интерпретировать. Должен сказать, что мне не нравятся эти следы, которые ты обнаружила на своем зеркале. Но все равно остается слишком много неясностей».
«Записка, — сказала
Он снова ее перечел.
«Час дьявола, — это может быть полдень, да? Когда зло спускается на острова Греции».
Он пытался ее рассмешить, но она с готовностью схватилась за его слова.
«Это когда тень отбрасывается прямо вниз. Так что «гробница» должна находиться прямо у подножия чего-то».
«Какая гробница?» — спросил Джонни.
Теперь он ее раздражал. Раздражал именно своим спокойным здравомыслием, которое изначально ее и привлекало.
«Место, где захоронена мраморная голова, — честно сказала она. — Что же еще это означает, как не место, где спрятана настоящая голова? Джино бы понял. Но Джино нет. Так что, возможно, единственный ключ таится в письме, и кто-то отчаянно пытается им завладеть».
«Ладно, пока все понятно, — сказал Джонни, все еще подсмеиваясь над ней. — Но кто такая Принцесса, и почему она ушла из Замка? И что это за «долороса»?»
«И что такое сова? — добавила Доркас. — Джонни, это что-то значит, что-то важное. Может быть, что-то, что опасно знать».
На какой-то момент в воздухе повисло напряжение, и Джонни проняло. На секунду он почти поверил. Затем он усмехнулся, и ощущение напряжения прошло.
«Какая прекрасная история для Фернанды! Она заглотит ее вместе с крючком, леской и грузилом».
Доркас спокойно переложила конверт под паспорт. Он думает, что она преувеличивает, сочиняет. Он способен улыбаться, потому что никогда не испытывал ужаса — в полдень или в любое другое время суток.
«Я не собираюсь рассказывать Фернанде», — сказала она.
Его брови поползли вверх: «Почему?»
«Фернанда никогда не хотела видеть Джино таким, какой он был. Она не захочет ничего знать».
«Может быть, в этом ты и права», — сказал он.
Официант принес на десерт тарелку сочных греческих вишен и маленькие чашечки с горьким кофе по-гречески. Доркас подавила растущее чувство разочарования. Скептицизм Джонни пошатнул ее собственную веру, и она не могла этого позволить. Слишком опасно дать себя убаюкать. Она знала. Но она ничего больше не могла ему дать в доказательство. Ничего, пока они не вернутся в отель, и она не сможет показать ему мыльные кружки на зеркале. Теперь он не подумает, что она их сама нарисовала. Фернанда может, но не Джонни.
То, что она рассказала ему свою историю, частично разрушило барьер между ними, и она почувствовала, что ее влечет к нему, и вновь этому удивилась.
«Сегодня утром, когда мы сначала пошли в старый город, ты бросил мне вызов, — произнесла она. — Ты спросил, что мне дает Греция. Я до сих пор не очень понимаю, что ты имеешь в виду, но, может быть, у тебя у самого есть ответ на этот вопрос? Что тебе дает Родос? Как ты собираешься все это использовать?»
Он с радостью ответил ей: «Мне это, конечно, пригодится с моими учениками в школе. И для собственного удовлетворения. Я становлюсь любознательным, хочу обо всем разузнать. По-моему, это сродни заболеванию».