Слезинка на щеке
Шрифт:
Фернанда печально на нее посмотрела: «Глаза совы! Доркас, если бы я знала, что мне делать! Я так рассчитывала, что эта поездка выветрит из тебя все эти твои аберрации сознания. Но они продолжаются, и это ужасно плохо для Бет. Эта маленькая сцена за завтраком…»
«За завтраком не было никакой сцены, и у меня нет аберраций. Я хочу только, чтобы Бет была сегодня со мной».
Фернанда резко схватила ее за плечи и повернула лицом к зеркалу трюмо: «Посмотри на себя, дорогая, ты только посмотри!»
Повинуясь силе, Доркас сердито уставилась на девушку в зеркале. Ее лицо
«Ты видишь? — спросила Фернанда. — Ты действительно веришь в то, что сможешь создать для Бет спокойную атмосферу любви, в которой она так нуждается? Только не сегодня утром, моя дорогая».
Это, по крайней мере, было правдой. В этом Фернанда права. Она не может намеренно подвергать Бет побочным эффектам своего гнева, сколь бы оправдан он ни был. На первом месте стоит благополучие Бет, хотя она не хотела подчиняться Фернанде.
«Хорошо, — сказала она, — На этот раз я разрешу Бет поехать с вами. Но вопрос не решен. Что-то происходит, и я не собираюсь отдыхать, пока не найду, кто пытается до меня добраться и зачем».
Выиграв сражение, Фернанда удовлетворенно улыбнулась, и Доркас бросилась вон из комнаты, не ручаясь за свои дальнейшие слова.
Машина отправилась незадолго до десяти, и Доркас стояла на веранде, наблюдая, как они отъезжают. Джонни постарался ее приободрить и обещал следить за Бет. Но он не располагал информацией о том, что было сказано между ней и Фернандой, и он не знал истинной подоплеки.
Гнев не прошел бесследно, и Доркас все еще трясло. Если бы она только смогла взять спокойный решительный тон, вместо того чтобы выходить из себя. Она знала, что ее гнев проистекал из все возрастающего страха, что Фернанда намеренно пытается вырвать Бет из-под ее опеки. Она, без сомнения, считала себя приемной бабушкой ребенка и, кроме того, была почти фанатически предана памяти Джино и тому, что, как она полагала, он мог желать. Но она, Доркас, стала уже не столь беспомощной, какой она была с Джино, и она не должна позволить, чтобы Фернанда ее затравила и загнала в ловушку своими собственными руками.
Мадам Каталонас опоздала на добрых полчаса, что для Греции было еще не слишком много. Доркас ждала в вестибюле, пока за ней не пришел Ставрос. Мадам Ксения тепло ее приветствовала, и она забралась в машину.
«Мне приятно, что я могу это для вас сделать, — сказала она Доркас в ответ на ее благодарности. — Я думаю, это та самая женщина, которую вы разыскиваете».
Ставрос повернул машину по направлению к старому городу, и несколько кварталов они с мадам Ксенией дискутировали по-гречески на повышенных тонах. Наконец шофер воздел руки к небесам, признавая свое поражение. Его хозяйка улыбнулась.
«Мой друг считает, что будет хороший день для прогулки на Линдос, — объяснила она Доркас. — У него страсть к вождению, у этого человека. Удивительно, что мы все еще живы. Но он мне предан. Он понимает, что хотя мы можем с ним и спорить, но я не обязана поступать, как он считает нужным. Мы, греки, все, как вы это называете, индивидуалисты».
Остаток пути мадам Ксения болтала о том, какая стоит чудесная погода, такая, какой ей и полагается быть на Родосе, и задавала вопросы о Фернанде. Из щепетильности вопрос о местонахождении Константина не затрагивался.
Машину оставили невдалеке от ближайших ворот в старый город, а мадам Ксения и Доркас пешком отправились на Улицу Рыцарей. Мадам Ксения остановилась перед открытым дверным проемом чуть выше по холму.
«Я думаю, это здесь. Мы зайдем внутрь». Проем был сверху обрамлен аркой, выложенной из древних камней, и они вступили через нее внутрь, на голый дворик. Пол здесь был вымощен белой и черной галькой, образующей геометрические фигуры в турецком стиле. Стертые каменные ступеньки высились у подножья другой арки, которая, изгибаясь, уходила из поля зрения. Солнце освещало клочок земли под лестницей, на которой, свернувшись, спала кошка.
Мадам Ксения вступила на солнечный дворик, и Доркас последовала за ней. Они оказались в окружении стен, усеянных окнами, а сверху на каменный пол облетали сверкающие лепестки бугенвиллии. Мадам Ксения позвала повелительным голосом, и на каменном балконе над ними появилась женщина, которая смотрела на них сверху вниз. Разговор велся по-гречески с большим запалом и возбуждением, хотя имя миссис Димитриус не упоминалось. Немного послушав, Доркас пересекла садик и остановилась около спящей кошки. Из верхней комнаты с силуэтом креста в окне лилась симфоническая музыка, нарушая покой древних камней. Наверное, у кого-то там был проигрыватель. Пока она ожидала окончания дискуссии между двумя женщинами, она слушала музыку, и в ее сознание пробивалась подспудно зреющая мысль.
Наконец женщина на балконе уронила руки и яростно потрясла головой. Мадам Ксения виновато обернулась к Доркас.
«Я ничего не понимаю. Она говорит, что здесь нет никакой миссис Димитриус, и такая особа здесь никогда не проживала. Мои слуги расспрашивали на рынке и в старом городе и сказали мне, что миссис Димитриус живет здесь».
Она вновь обратилась к женщине, и вновь ответом было яростное нет.
Доркас заговорила по наитию: «Вы не могли бы спросить ее, как зовут кошку?»
Удивленная мадам Ксения подчинилась. Женщина рассмеялась, перекатывая во рту звуки, как камни, и ее собеседница рассмеялась вслед за ней.
«Эту кошку назвали именем известного древнего мудреца с Родоса, — сказала мадам Ксения. — Ее зовут Клеобулус».
Клеобулус — Клео, подумала Доркас. Да, она была права. И они не найдут здесь жену Маркоса Димитриуса. Теперь она это знала.
«Не беспокойтесь, — сказала она своей сопровождающей. — Извините, я напрасно вас потревожила».
Мадам Ксения пожала плечами и перестала наводить справки. В машине она вернулась к вопросу о том, что Доркас обещала ей посмотреть стихи Константина. Может быть, это будет возможно сделать завтра?