Слезы богов
Шрифт:
Ложась вечером спать, юноша закрывал глаза и начинал фантазировать. Ему представлялось, что каким-то чудом он все же оказался в рядах Красной армии. Вот мурманский морской порт, на причале стоит строй морских пехотинцев, играет музыка, на трибуне стоят первые лица. Какой-то важный человек (в своих фантазиях Тихон опускал некоторые детали) из Военного совета флота проводит торжественный митинг по случаю отправки героев на фронт. Важный человек говорит высокопарные слова, лицо Тихона мужественно и напряженно. Оно обдувается холодным ветром с залива. В толпе зрителей стоят и рыдают родственники морских пехотинцев. Стоит там и мама, которая тоже, непременно, плачет. А вот! Кто же это у нас? Это девочка Тая. Тая закончила курсы наблюдателей, ей тепло, сытно и безопасно, стоит в толпе зевак серой мышкой и провожает на фронт на верную гибель, безусловно, на гибель геройскую. Иначе и быть не может! Звучит команда, и морские пехотинцы быстро, но деловито, без суеты занимают свои места в катере.
Потом фантазии как бы убыстряются, пропуская нудный и неинтересный переход через Кольской и Мотовский заливы, и переносят полусонного юношу на скалистые берега Рыбачьего. А там! Ну конечно, снова стихийный митинг. И вот уже начальник Северного оборонительного района стоит на трибуне и приветствует молодое пополнение. Он тоже говорит пафосные слова: «Сынки… Родина… собака-Гитлер… ни шагу…» Тихон никогда не мог отследить момента, когда его фантазии переходили в сон. То, о чем он фантазировал перед сном, как под копирку совпадало с его снами. Торжественный митинг, увиденный то ли в фантазии, то ли уже во сне, перерастал в жаркий бой. Один за другим справа и слева падали его товарищи, сраженные пулями. Тихон штурмовал сопку, на которой укрепились немцы. От обладания этой сопкой, конечно же, зависело все положение советско-германского фронта. Ни в какой своей ипостаси, ни в фантазии, ни во сне, Тихон не допускал и мысли о том, что и он вот так же может быть убит. Нет. По пути к сопке его ранит. Потом еще. Потом еще! Он истекает кровью, но добирается до немецкого то ли дота, то ли дзота, то ли окопа… Не важно, что там у них, у немцев. Бросает туда одну за другой гранаты и без чувств валится на спину, сжимая в руке окровавленную саперную лопатку. Таким его и обнаруживают советские войска, подоспевшие на сопку, чтоб развить его успех. Еле живого, израненного морского пехотинца кладут на плащ-палатку и бережно несут к врачам. Там выясняется, что все раны страшные, но не смертельные и излечимые. Тихона направляют в госпиталь, где он, весь в бинтах, с орденом на пижаме, встречается с пионерами.
Как правило, именно на этом месте, на уроке мужества с пионерами, мама будила Тихона и самым безжалостным образом возвращала героического морского пехотинца в бесславную реальность. Только что ему рукоплескали, и вот уже он идет на озеро за водой, умывается, чистит зубы, пьет чай, расчищает перед домом снег, отбрыкивается от маминых объятий и идет на ненавистную учебу. Как же отличается эта желанная доля от той, что досталась! Как же невыносимо быть школяром, когда внутри воин! В том, что внутри него воин, Тихон не сомневался ни на секунду. Ему было досадно, что другие этого не замечали. Парень придумал, как продемонстрировать окружающим свою смелость и решительность.
Жизнь в Мурманске притупила в Тихоне ощущение опасности при авиационных налетах. По началу он с первыми звуками воздушной тревоги бежал в подвал так, что аж пятки сверкали. Тихону казалось, что, быстро перемещаясь в подвал, он демонстрирует окружающим свою дисциплинированность и высокую личную организованность. Окружающие поддерживали в нем эту позицию, отмечая парня с лучшей стороны. Со временем и звук сирены, и рев моторов, и гул разрывов стали привычным жизненным фоном. Не раз Тихон наблюдал, как при объявлении тревоги гражданских сотрудников управления и их – слушателей курсов – заставляли спускаться в подвал, а некоторые из офицеров оставались на рабочих местах. Рисковать жизнью и не укрываться в убежище было прерогативой военнослужащих и дежурной смены. Синоптики, в работе которых каждая минута была на счету, не могли себе позволить терять время в подвале.
В один из дней, когда слушатели курсов изучали под руководством женщины-техника правила нанесения информации на метеорологические карты, за окном раздался характерный вой воздушной тревоги. Не дожидаясь никаких команд, все слушатели организованно встали и направились к выходу из комнаты. Женщина-техник задержалась, чтобы наспех свернуть карты, собрать со столов чернильницы и перья. Упади бомба поблизости от здания, и все это добро окажется на полу. Тихон вызвался помочь, а завершив уборку, когда сокурсников и след простыл, сообщил преподавательнице о том, что побежал догонять остальных. Хитрость удалась: преподаватель думала, что парень в подвале, а сокурсники думали, что он помогает преподавательнице и вот-вот спустится.
Освободившись от надоедливой опеки, заранее продумав свои действия, Тихон рванул не вниз, а вверх по лестнице. В считаные секунды он оказался на чердаке, а затем и на крыше здания. Здесь его искать никто не догадается да и не отважится. Над городом разливался вой воздушной тревоги, воспроизводимый сотнями репродукторов. Теперь, по прошествии нескольких минут, он дополнялся еще и гулом моторов, и звуками воздушного боя. С крыши двухэтажного здания молодому человеку открылась страшная и вместе с тем величественная картина. С запада, с противоположной стороны Кольского залива, надвигались немецкие самолеты. Они шли в геометрически правильных порядках, что придавало строю еще большую зловещесть. Погода выдалась на редкость хорошей, и немцы, похоже, решили отыграться за дни простоя своей авиации. Тихон всматривался вдаль и отчетливо видел все новые и новые волны бомбардировщиков, тем временем как первые из них уже сбрасывали свой груз на городские окраины. Небо буквально кипело от разгоравшихся в нем событий. Советские истребители отчаянно бросались на тучи бомбардировщиков, разбивая их строи, завязывая жаркие схватки с истребителями их прикрытия. Не выдержав натиска, там, где ордер самолетов был рассеян, немцы беспорядочно бросали бомбы и разворачивались на запад. Там, где противнику удавалось сохранить боевой порядок и прикрытие истребителей, они настойчиво прорывались к своей главной цели – порту. То и дело из клубка, бешено вращавшегося над городскими улицами, вываливался то советский, то немецкий самолет. Вот огромная немецкая машина с грохотом, клубами дыма и языками пламени рухнула на окраине города. Вот советский самолет практически без крыла каким-то чудом уводится летчиком от жилых кварталов и, поднимая огромный столб воды, падает в Кольский залив. Поврежденные самолеты, источая шлейф дыма, уходят на свои аэродромы. Бой разгорается, и вот уже то тут, то там полыхают деревянные здания, клубится черный густой дым. Улицы пусты.
Тихон и не заметил, как трио самолетов с крестами на крыльях, освободившись от преследования советских истребителей, прорвались сквозь незримые воздушные заслоны и направляются к центру города. Когда парень сделал для себя это страшное открытие, огромные ревущие машины были уже совсем близко. Тихону показалось, что они летят вовсе и не на порт, и не на Мурманск, и не на Советский Союз, а прямо на него лично! Тело сковал какой-то гибельный восторг, не позволявший отвести от этого зрелища взгляда. Лишь когда в считаных сотнях метров от здания управления гидрометеорологической службы флота от крыльев стервятников стали отделяться и с воем уходить вниз массивные бомбы, Тихон бросился к слуховому окну. Первый разрыв со страшным грохотом сотряс воздух и сбил парня с ног. Да, ощущения от бомбежки в подвале и на крыше – это совершенно разные вещи. Треугольник, в вершинах которого располагалось по вражескому бомбардировщику, с невообразимым адским рокотом прошел над крышей здания, когда Тихон кубарем катился вниз по лестнице. Стены здания и ступени лестницы ходили ходуном от близких разрывов бомб. Все естество парня настойчиво требовало как можно скорее покинуть этот ад, оказаться среди своих. Они ничем не защитят. Но если уж умирать, то не в одиночку.
В тот день бомбежка была настолько сильной, что в подвал здания спустились и офицеры, и дежурные синоптики, и начальник. В полумраке убежища люди делились соображениями.
– Что-то враг сегодня особенно лютует, – пробасил инженер из отдела гидрологии.
Высокий голос дамы из синоптического отдела отвечал:
– А чего удивляться? Неделю погоды не было – подкопили силенок, и вперед!
– Спасибо вам, родные, что так точно предсказали на сегодня, – вмешался в разговор начальник управления, который был в подвале редким гостем. – Я еще позавчера доложил ваш прогноз на сегодняшнее улучшение погоды и командующему, и ПВОшникам, и Папанину. Пусть немец куражится, в порту нет ни единого судна.
– Верно, начальник, говоришь, – из полумрака подвала раздался чей-то одобряющий голос, – пусть фриц порезвится, стекла побьет в городе. Главное – чтоб дело не пострадало. Сейчас закончится бомбежка, уточним прогноз, доложим наверх. Как немца прижмет к земле облачность, так и разгрузим суда.
От близких разрывов бомб стены подвала заходили ходуном, а на головы укрывавшихся в нем людей посыпалась штукатурка. Характерный гул, приближавшийся, перешедший в сильный рев и начавший снова удаляться, подсказал, что над зданием прошла целая группа бомбардировщиков, чей смертоносный груз лишь по случайности не угодил в них. В этот момент в дверь убежища вкатился взъерошенный Тихон. Оказавшись со света в полутьме, он зацепился за порог и повалился на начальника, едва не сбив его с ног. Начальник по-отечески прижал парня к себе, почувствовав, как его тело прошибает дрожью. От пережитого стресса парня трясло. Ругать его было бесполезно. По крайней мере, в этот момент.
Вопреки опасениям Тихона, никаких серьезных последствий его безрассудного поведения не было. В управлении с ним лишь провели разъяснительную беседу, рассчитывая на то, что самое большое наказание ждет «смельчака» дома. Но и дома никто не ругался. Мать просто проплакала весь вечер. Тихон подбирал в голове слова, как объяснить маме мотивы своего поступка. Теперь они больше не казались ему ни благородными, ни мужскими – скорее, инфантильными. Однако мать не стала ни о чем расспрашивать, ее слезы и молчание действительно стали самым суровым наказанием. Не обошлось, правда, без едких комментариев Таи. Тихон в очередной раз узнал от нее, что он дурак. Теперь он был согласен.