Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)
Шрифт:
Осознанию этого функционально важного момента исторической судьбы русского еврейства во многом препятствует современная терминологическая неразбериха: если во время Пинскера термин «палестинофильство» однозначно и определенно обозначал совокупный смысл и тяги к Сиону, и гена Иерусалима, и мессианическое ожидание будущего, как это изрек другой великий пророк Иеремия: «В то время назовут Иерусалим престолом Господа; и все народы ради имени Господа соберутся в Иерусалим и не будут более поступать по упорству злого сердца своего» (Иер. 3:17), то современный смысл «палестинофильства» далек от первородного. Политики всегда калечили историю, а раздел о сионизме они испакостили тем, что святое имя Палестины, — имя исторической родины иудеев, — было передано арабам, и имея в обращении такой смысловой уродец, как «палестинский араб», палестинофильство в своем исходном значении содержательно повисает в воздухе, сохраняя себя лишь на период Пинскера и начальных этапов русского сионизма, а в настоящее время заменяется общим и многосмысленным значением «сионизм».
Л. Пинскер первым в русском еврействе во весь голос возвестил о фальши европейской эмансипации, в которой многие и до настоящего момента видят панацею от всех еврейских бед: "Законодательная эмансипация евреев — это кульминационный пункт успеха настоящего века по отношению к ним. Но законодательная эмансипация не есть общественная эмансипация, и с провозглашением первой евреи еще не освобождаются от исключительности своего общественного положения. Эмансипация евреев находит, конечно, оправдание в том, что она всегда будет являться постулатом логики, права и правильно понятых интересов; но никогда ее не признают естественным выражением человеческого чувства, и потому она нигде не являлась в качестве чего-то вполне естественного, никогда она не пускала достаточно глубоких корней, чтобы о ней не приходилось уже больше говорить. Как бы то
Александр Эзер во вступительном слове к блестящей монографии Ицхака Маора написал: «Не принижая вклада в сионизм еврейства Запада, мы вправе сказать, что в продолжение десятков лет российский сионизм, благодаря своим особенностям и динамизму, был авангардом всего мирового сионистского движения. Он обогатил и идеологическую палитру сионизма. Кроме движения Хибат Цион, билуйцев и духовного сионизма Ахад-Гаама он дал синтетический сионизм Гельсингфорской программы, соединивший практическую работу по заселению Эрец-Исраэль с борьбой за гражданские и национальные права евреев в странах рассеяния; демократический сионизм Хаима Вейцмана; социалистический сионизм Бера Борохова и Нахмана Сыркина; трудовой и этический сионизм Д. Гордона; реалистический сионизм Менахема Усышкина; динамический сионизм З. Жаботинского и религиозный сионизм раввинов Могилевера и Рейнеса. Благодаря всем этим школам российский сионизм приобрел массовый размах и породил народное движение, несущее идею подлинной национальной еврейской революции». (Следует заметить, что А. Эзер, И. Маор и другие современные израильские историки питают повышенное почтение к коллективным регалиям, типа «народное движение», «государственные интересы», «революция», числя за ними направляющую общественную роль). Столь обширный набор вариаций сионистской идеи, который сам по себе говорит об изрядном духовном потенциале русского еврейства, тем не менее укладывается в интервал между крайними полюсами и высшими классификационными таксонами (философскими и политическими), что с эмпирической стороны подтверждает тесную органическую связь между ними, тогда как в западноевропейском течении политический сионизм образует sui generis (главная особенность) сионизма. Отсюда следует непреложный вывод: политический сионизм Пинскера не может быть соотнесен в духовном срезе с западной сионистской формацией, и, следовательно, сионистское движение, возникшее в России, не идентично европейскому.
До сих пор не привлек к себе внимание тот факт, что весьма большое число теоретиков русского сионизма были так или иначе связаны с городом Одессой, — таковы: М.
– Л. Лилиенблюм, Л. Пинскер, П. Смоленскин, А. Кауфман, М. Мойхер-Сфорим, Х.
– Н. Бялик, И. Клаузнер, И. Равницкий, З. Жаботинский. Отвлекаясь от случайного стечения обстоятельств, этот факт связывается с тем, что на момент зарождения русского сионистского движения, Одесса представлялась столицей еврейского просвещения и образования в Российской империи. Ш. Авинери писал по этому поводу: «В атмосфере этого молодого города, вне давящих рамок традиционного уклада, развивался сравнительно либеральный дух местного нееврейского общества. Подобным же образом росло здесь и новое еврейское население, частично нерелигиозное, в значительной мере освободившееся от традиционных „гешефтов“ черты оседлости, а также от психологического и душевного напряжения, характерных для районов, густо заселенных евреями… Период реформ 60-х годов в России, связанных с именем императора Александра II, сопровождался не только освобождением крепостных крестьян, но и тем, что русское общество и часть его учреждений постепенно открыли свои двери перед образованными евреями. Это было также началом расцвета одесской Хаскалы» (1983, с. 87). «Одесский эффект» должен привлечь к себе внимание в силу того обстоятельства, что в своей столице Одессе еврейские маскилим контактировали не с русской, а украинской национальной сообщностью, — такой же духовно приниженной и такой же жертвой бездарной национальной политики царских властей. Но в отличие от еврейской украинская духовная совокупность имела за собой богатый опыт освободительного движения и сформировавшуюся в своей основе национальную доктрину. Со стороны «одесского эффекта» оказывается, что рефлексия взаимных отношений еврейского и украинских духовных активов чрезвычайно бледна, особенно на фоне искристого русско-еврейского контакта. Так, современный аналитик Эфраим Вольф констатирует: «Обзоры развития двух движений подаются один за другим без связи между ними. Ибо несмотря на то, что на протяжении веков значительная часть еврейского народа проживала на территории нынешней Украины, между этими движениями почти не было сотрудничества» (2000 г.). Другой аналитик Х. Берман отметил нечто иное: «Соседние отношения между украинцами и евреями, особенно в области торговли и ремесел, были всегда очень тесными и, безусловно, важными для обеих сторон. Но, несмотря на хорошее соседство, наступали такие периоды, в основном, во времена войн и кровавых столкновений между украинцами и их соседями-притеснителями, особенно поляками, когда украинцы срывали свою горечь и боль на евреях, которые при этом ни в чем не были виноваты». Тут же следует показательное резюме: «Еврейская национальная автономия и украинская национальная революция, можно сказать, в те годы были едины, как сиамские близнецы. С исчезновением Украинской Народной Республики автоматически пришел конец и еврейской автономии» («Еврейский камертон» 10. 01. 2002). Удивлять здесь должна не столько противоречивость, достигающая взаимного исключения, суждений, сколько факт скудости исследований еврейско-украинских духовных отношений, что прямо наталкивает на мысль о некоей «запретности» сего предмета и, в свою очередь, о политической причине данного обстоятельства.
Действительно, между ними не было сотрудничества, даже похожего на сотрудничество и со-общение, какие наличествовали между русским и еврейским духовными комплексами, но неверно, что между ними отсутствовала связь, — последняя бытовала воочию и в форме кровавой связи, какая выражалась в яростном антисемитизме. Украинский антисемитизм вовсе не является моментом, вытекающим из какой-либо определенной национальной сентенции, а напротив, служит общим местом и, следовательно, единой основой всего разнообразия национальных идей украинского национального движения; красноречивым примером служит программа одного из многочисленных украинских националистических объединений, созданного заслуженным деятелем на националистическом фронте адвокатом Н. Михновским на исходе ХХ века, где, в частности, говорилось: «1. Одна единственная от Карпат до Кавказа независимая свободная демократическая Украина — республика рабочих людей — вот национальный всеукраинский идеал… 2. Все люди — твои братья, но москали, ляхи, угры, румыны и жиды — это враги нашего народа, поскольку они господствуют над нами и эксплуатируют нас. 3. Украина — для украинцев! Поэтому изгоняй из Украины инородцев-угнетателей»; брошюру «Самостийна Украина» Н. Михновский заканчивает призывом: «Третья украинская интеллигенция вступает в борьбу за свой народ, борьбу кровавую, беспощадную. Украина — для украинцев! И пока хотя бы один враг-инородец остается на нашей территории, мы не имеем права сложить оружие. Вперед, ибо нам не на кого надеяться и нечего оглядываться назад!» (Цитируется по Э. Вольфу, 2000, с. с. 55, 50). Воинственность и агрессивность, составляющие главный настрой данной национальной программы, адресуются и направлены прежде всего против еврейского населения Украины, ибо большего по числу инородцев, чем евреи, на Украине не было, и это выступает само собой понятным подтекстом, не требующим оглашения.
Антисемитизм стал традицией украинской истории и в анналах последней нет ни одного национально-освободительного выступления украинского народа (хмельниччины, гайдамаччины (колиивщины), гражданской войны 1918-20г. г. , петлюровщины, махновщины, бандеровщины), где в числе первых и обязательных жертв не были бы евреи, — и это при том, что еврейство на Украине никогда не стояло на пути украинского национального порыва. Общепризнанным символом, эмблемой и идеалом украинского национального движения поставлен образ «запорожского казака» — вольнолюбивого и независимого существа, обладающего единственной профессией войны и разбоя; по свидетельству великого бытоописателя Запорожской Сечи Н. В. Гоголя, запорожское казачество состояло из совокупности лиц, «которые имели благородное убеждение мыслить, что все равно, где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично благородному человеку быть без битвы», а великий историк М. С. Грушевский подтверждает, что для «… значительной массы казачества война была его настоящею стихиею, главным источником пропитания». Эта ратоборческая идеология стала действующей пружиной украинской национальной вольницы и духом украинского национального самоощущения. Канадский историк Орест Субтельный обратил внимание на любопытную особенность последнего: отсутствие коренного доморощенного дворянства, родовитые украинские фамилии (Вишневецкие, Острожские, Чарторыйские, Скоропадские) пригодные для этой роли, были растворены под влиянием польского воздействия в процессе полонизации в ХIV-ХVП веках. С этим обстоятельством самостоятельно можно увязать и другую особенность украинской истории — слабое участие философской мысли в украинском духотворчестве (воздействие на ход украинского исторического движения таких духовных личностей, как Петр Могила или Григорий Сковорода, было несущественным и маломощным, хотя их персональное значение, а также роль Киево-Могилянской коллегии, неизменно подчеркивается, но вне конкретных реалий). Лишение за счет полонизации украинской аристократической верхушки, то бишь духовной элиты народа, побудило историка к важным заключениям и О. Субтельный пишет: «В начале Нового времени европейское общество имело четкую иерархическую структуру. Для этой эпохи народ без элиты — то же, что обезглавленное тело. Вместе со своим собственным дворянством украинцы утратили и возможность когда-либо в ту эпоху обрести нормальное политическое руководство, т. е. слой потомственной элиты, способный выдвигать четкие общенациональные задачи в политике, культуре и образовании, мудро и бережно опекать церковь, одухотворять народную жизнь светом разума, преемственности и культурной органики… Постепенно казаки выдвигаются в авангард украинского общества и оказываются глубоко вовлеченными в решение его главных проблем. Вот так и вышло, что взамен естественного лидера — дворянства, потерянного в результате полонизации, Украина получила руководящую и направляющую силу в лице казачества… Соответственно казак становится ключевой фигурой не только украинской истории, но и национального сознания — примерно так, как ковбой у американцев или викинг у скандинавов» (1994, с. с. 124, 136-137, 158).
Само собой разумеется, что нет ничего более противоречащего еврейскому национальному самочувствию, чем запорожский воинственный пыл, а потому запорожский казак есть лютый враг еврея. Казацкий антисемитизм примитивен по своей злобе и целенаправлен по своей ненависти: для евреев предзначается лишь одна доля — истребление, — не преследование, притеснение либо гонение, а только поголовное уничтожение. Историк Н. И. Костомаров, один из авторов украинской национальной доктрины, писал: «Самое ужасное остервенение показывал народ к иудеям: они осуждены были на конечное истребление, и всякая жалость к ним считалась изменою»; другой украинский историк Н. Полетика не менее удовлетворенно отмечал: «Освободительный путь украинского народа в семнадцатом веке прошел по трупам евреев», — такова установка украинской национальной догмы. И это уничтожение было не только массовым, но и преисполнено некоей садистской усладой и высшим изуверством, — тот же Гоголь красочно описывает сцену потопления евреев в Запорожской Сечи: «— Как? Чтобы запорожцы были с вами братья? — произнес один из толпы, — Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить, поганцев! — Эти слова были сигналом. Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалобный крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались в воздухе». Однако художественная фантазия великого писателя уступает реальному разгулу зверства и кровожадности в «казацких забавах», какие казаки устраивали из еврейских погромов. Очевидец Натан Гановер описывает в своей исторической хронике: «С одних казаки сдирали кожу заживо, а тело кидали собакам; другим наносили тяжелые раны, но не добивали, а бросали их на улицу, чтобы медленно умирали; многих же закапывали живьем. Грудных младенцев резали на руках матерей, а многих рубили на куски, как рыбу. Беременным женщинам распарывали животы, вынимали плод и хлестали им по лицу матери, а иным в распоротый живот зашивали живую кошку и обрубали несчастным руки, чтобы они не могли вытащить кошку. Иных детей прокалывали пикой, жарили на огне и подносили материям, чтобы они отведали их мяса. Иногда сваливали еврейских детей в кучи и делали из них переправы через речки» (Цитируется по Ф. Канделю, 2002, с. 115).
Красу и гордость украинской истории составляет мощное национально-освободительное движение под водительством запорожского гетмана Богдана Хмельницкого (1648-54г. г. ), которое М. С. Грушевский называл «хмельниччиной» и определил как «величайшее народное движение Украины», а О. Субтельный охарактеризовал: «Один из крупнейших катаклизмов в истории Украины — Великое восстание 1648г. По масштабам, силе и влиянию оно не имеет равных во всем начальном периоде Новой истории Европы» (1994, с. I59). Официально утверждается, что главным врагом для восставшего народа являлась эксплуататорская польская шляхта, но более внимательное рассмотрение исторических событий выявляет, что хмельниччина в действительности представляла собой войну не только с поляками, но и с евреями, а в ряде случаев не столько с поляками, сколько с евреями. Характерным может послужить эпизод захвата города Бара на Подолии запорожским полковником Максимом Кривоносом, рассказанный летописцем украинского национального движения Гергием Кониским, архиепископом Белорусским: «Пехота, преследуя бегущих, вошла вслед за ними в замок и им овладела; и тогда произведено в городе и замке страшное убийство, а паче над Жидами и их семействами, из которых не осталось ни одного в живых, и выброшено из города и зарыто в одном байраке мертвецов их около 15000. Поляки перебиты одни военные и худые начальники народные, а прочие пощажены и выпущены в Польшу» (1846, с. 76). Такова оказалась воля победителей: часть поляков «пощажены и выпущены в Польшу», но евреи (беззащитные!) истреблены полностью.
Таким образом, великое национальное потрясение украинского народа знаменательно и для русского еврейства как национальное потрясение, но совсем иного порядка: «величайшее народное движение Украины» являло собой не более и не менее, как геноцид еврейского народа. И никак по-другому невозможно оценить хотя бы такой эпизод из этого «крупнейшего катаклизма Европы»: дважды запорожское войско безуспешно осаждало столицу Галиции город Львов и дважды Хмельницкий в качестве отступного требовал у городского магистрата выдачи евреев (и оба раза, кстати, получал отказ). Особую садистскую утеху «казацким забавам» при еврейских погромах придавало глумление над еврейскими святынями и религиозными обычаями, и тот же историк Н. И. Костомаров повествовал: "Свитки Закона были извлекаемы из синагог: казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них иудеев и резали без милосердия; тысячи иудейских младенцев были бросаемы в колодцы и засыпаемы землею… В одном месте казаки резали иудейских младенцев и перед глазами их родителей рассматривали внутренности зарезанных, и насмехаясь над обычным у евреев разделением мяса на кошер (что можно есть) и треф (чего нельзя есть), и об одних говорили: это кошер — ешьте, а о других — бросайте собакам! (Цитируется по Ф. Канделю, 2002, с. 116). На украинских землях не было более или менее крупного еврейского поселения, какое не пострадало бы во время хмельниччины, которую С. Дубнов называл «казацкой резней», а одно из них — Немировская бойня — стала датой скорби «20 нисана». Досконально неизвестно количество еврейских душ, ставших жертвами «казацкой резни» или запорожского Холокоста (цифры колеблется от 100000 до 700000 человек, С. Дубнов говорит о 500 тысячах), но этот период навсегда останется в еврейской памяти, окрашенный от начала до конца в зловещий траурный цвет, как и имя его создателя в еврейской молитве: «Хмель-злодей, да сотрется имя его». (Необходимо знать, что эта кровавая эпоха украинского антисемитизма тщательно задокументирована очевидцами и жертвами: раввином Натаном Гановером в хронике «Пучина бездонная», раввином Меиром в хронике «Тяготы времени» и раввином Саббатаем Гакогеном в хронике «Свиток тягот»). Историческим последствием хмельниччины стал, однако, не взлет украинской духовности, а напротив, — политический хаос, в результате чего Украина надолго раскололась по реке Днепр на две недружественные части — Левобережную Украину и Правобережную Украину. О. Субтельный дал этому историческому периоду красноречивое определение — «эпоха Руины».
Однако не только хмельниччина была покушением на жизнь еврейского народа и не только в этот период евреи, обитавшие на украинской территории, были брошены в море бешеной злобы. Любая гражданская война прежде всего и более всего сказывалась на еврейском населении, а, собственно, каждый еврейский погром и есть гражданская война per se. Глубочайшим ужасом обернулась для украинских евреев гражданская война, начавшаяся в 1918 году — очередная украинская национально-освободительная эпопея. Ф. Кандель приводит отрывок из пронзительного стона заславского рабби, потомка реба Натана Гановера, описавшего зверства хмельниччины: "Двести семьдесят один год тому назад в моем родном городе Заславле на Волыни сидел реб Натан и вел летопись тех ужасных дней — дней Богдана Хмельницкого, описывая бедствия, которые претерпел наш народ. Приходило ли ему тогда в голову, что через много поколений, двести семьдесят один год спустя, после целых эпох человеческого прогресса, научных истин и социальных идей, поразительных открытий и изобретений, в том же самом городе будет сидеть пишущий эти строки, который носит то же имя, что и он, реб Натан… является внуком его в пятом поколении — и кровью сердца будет вести такую же летопись страданий своего народа, несчастий и ужасов, зверств и насилий, которые причинили евреям дикие полчища Петлюры, кровавые потомки великого Хмельницкого… " (Несомненно, что ранее упомянутая своекорыстная политическая причина, побуждающая скрывать акты украинского антисемитизма, заставляет современных еврейских деятелей на Украине, не в пример своим предкам, называть С. Петлюру «другом евреев» и даже Ю. Марголин, имя которого нередко синонимируется с еврейской стойкостью, написал с детской наивностью: «Петлюра не организовывал еврейского истребления, но его трагическая и невольная вина была в том, что он не мог удержать свои войска от погромов»).