Слезы на камнях
Шрифт:
Не зная всего трудно сравнивать… Но мне кажется, что это не менее ужасно, чем случившееся с тобой…
– Да, – Сати согласно кивнула. Какие тут могли быть сомнения? Ведь… Ей вспомнились слова богини врачевания: – "Тело – только одежда. Обидно испачкать новое платье. Но душа от этого не покрывается грязью". Тело важно лишь при жизни.
А что есть жизнь – одно мгновение рядом с бесконечностью в саде благих душ или вечностью сна. Ее душа покинет этот мир ничем не обремененной. Более того, она будет уходить, уверенная, что следуя всегда и во всем
Она осторожно скосила взгляд, чтобы украдкой взглянуть на дочь хозяина каравана.
Эта девочка никогда не сможет забыть того, что она сделала. Ни в жизни, ни после смерти. Никогда. Ей вечно нести эту ношу. И не важно, что бог солнца не устает прощать ее за все. Другие-то боги не столь милосердны. И Его супруга – повелительница снегов и сновидений, и Его сестра – владычица мира мертвых. Они слишком любят господина Шамаша, чтобы простить смертную за ту боль, которую Он испытал и испытывает из-за нее до сих пор… – Мне очень жаль, – она искренне сочувствовала девушке, забыв за мыслями о другой о своих собственных проблемах.
А, что там, разве можно сравнивать одно с другим? Вот настоящее горе, а у нее – так, нечто, произошедшее давным-давно, забытое всеми, кроме нее одной…
– Тебе стало легче?
Вопрос Мати прозвучал так неожиданно, что Сати ответила, поддаваясь первому чувству, быстрее, чем успела обдумать ответ:
– Да! – а затем осеклась, побледнев, втянула голову в плечи: – Прости!
– Ничего. Я не обижаюсь. Я понимаю: жалеть другого легче, чем саму себя. Поэтому, – она повернула голову к волчице, взглянула на мохнатую подругу, грустно улыбнулась, – я беспокоюсь за нее, вместо того, чтобы думать о себе.
– С ней ведь все будет в порядке?
– Я надеюсь. Я сделаю все для этого. Ведь она – моя подруга.
– Мне тоже хотелось бы иметь такую подругу… – она тяжело вздохнула. – Все мои прежние друзья… сверстники… Они уже взрослые, у них свои семьи… – Сати шмыгнула носом, сжала покрепче зубы, унимая вдруг накатившие на нее метельными волнами обиду и боль.- У Лани недавно родился малыш… – как же она ей завидовала!
Как сильно ей хотелось пусть даже не навсегда, лишь на время поменяться с ней местами! Быть такой же счастливой!
Караванщица быстро-быстро заморгала, чувствуя, что слезы вновь готовы были вырваться за грань век.
– Ну… У тебя ведь есть Ри… Он до сих пор ходит в холостяках. Даже не смотрит на других. Значит, любит тебя. И ждет, когда ты вспомнишь о нем. Вы суждены друг для друга…
– Все были уверены, что мы поженимся первыми из нашего поколения… – в ее глазах зажглась далекая задумчивая грусть, полная глубокой боли.
– Так в чем же дело?
– Просто… Ну… – Не знаю, – и она вновь склонила голову на грудь. Так было проще – спрятаться.
– А кто тогда знает? – тихо, так, чтобы собеседница не услышала, лишь для самой себя пробормотала Мати.
– Что?
– Да так, ничего… Э-х, – вздохнула она. – Если бы только было можно повернуть время вспять!
– Я бы в том городе спряталась в самый дальний угол повозки и ни за что бы из нее не вылезала! – она столько раз думала об этом! Представляла себе, что все так и происходит… Представляла так явственно, что порой ей даже казалось – это и есть реальность. А не совсем тот мир, который окружал ее в своей ужасающей неизменности. – Сказалась бы больной, убедила лекаря дать мне какое-нибудь снотворное посильнее, чтобы проспать всю ту неделю крепким-прекрепким сном… И если так уж нужно, чтобы что-то произошло, пусть это случится во сне. Я даже готова помнить этот сон, помнить всю жизнь… Только бы знать, что это лишь сон, не реальность!
– Но твой дар… Он бы тоже был во сне.
– И пусть!
– Тогда ты не смогла бы помочь вылечить Шуши.
– Если бы то, что случилось с тобой, тоже было лишь сном, священной волчице не понадобилась бы помощь.
– Это было сном… – Мати облизала вмиг пересохшие губы. – Я видела этот сон… И не единожды… Сначала сон… А потом… Потом тоже сон! – она так стремилась убедить себя в этом, что ей почти удалось.
А Сати, не слыша последних слов девушки, продолжала, говоря скорее с самой собой, как привыкла в последнее время одиночества, чем с дочерью хозяина каравана:
– Только представь себе: если бы это все было лишь сном, как было бы хорошо!
Знаешь, только когда я думаю об этом, я могу быть счастлива. И совершенно спокойна. Но когда я вспоминаю, что это произошло на самом деле… – всхлипнув, она принялась размазывать по лицу слезы. – Я не хочу помнить! Не хочу! Но господин Шамаш оставил мне память. Хотя мог забрать!
– Сати…
– Мог, я знаю! Он сам сказал. И сказал, что не станет забирать ее. Потому что если Он сделает это, я буду не собой, а кем-то другим. Но я и не хочу быть собой, если быть собой означает помнить!…Прости!… Прости, меня! Я вновь начала плакаться, словно прося пожалеть меня…Хотя тебе самой не лучше…
– Жалеть кого-то другого много легче чем саму себя – я уже говорила. И это действительно так… – она грустно улыбнулась: – Нам надо быть рядом. Чтобы жалеть друг друга.
– Это не смешно, Мати… – качнула головой караванщица.
– А разве я смеюсь? – та, вздохнув, качнула головой. В глазах девушки плавилась, поблескивая в лучах огненной лампы, печаль. – Знаешь…
И тут золотая охотника проснулась, завозилась, крутанулась, а затем, рывком поднявшись на лапы, бросилась к пологу повозки.
– Задержи ее! – вскрикнула Сати, заметившая это первой.
Мати рывком бросилась к Шуллат, схватив волчицу за шею, прижала к одеялам, покрывавшим дно повозки.
"Куда это ты собралась, подруга?"
Шуллат предостерегающе зарычала:
"Отпусти!"
"Ты должна оставаться здесь!" И вновь глухой рык – на этот раз он был уже полон не предостережения, а угрозы.
Она оскалила пасть, демонстрируя острые, белые зубы.
Шуллат начала крутить головой, изворачиваться, стремясь вывернуться из рук девушки.