Слишком большое сходство (сборник)
Шрифт:
– Ты очень хорошо рассказал о его личных делах... Меня же больше интересует ограбление.
– Чего тебе волноваться, ты его раскрыл, начальник похвалит тебя в приказе, подарит что-нибудь... Или повысит в должности. Я очень рад за тебя.
– Итак, ограбление, вернее, попытка, – напомнил Зайцев.
– Хорошо. Сопоставь несколько фактов... Дверь открыта без следов взлома. Ключом. У кого может быть ключ? Только у близкого человека. Ты слышал, как он говорил о сослуживцах? Они отпадают. Остается прежняя семья, которая жила в этой квартире. Естественно, ключи были и у матери, и у сына. Дальше. Время ограбления – самое неудобное время, когда хозяева возвращаются домой после работы. Вор на такое дело в шестом
– Да, в этом что-то есть, – задумчиво проговорил Зайцев.
– Продолжим. Кто может бегать вдоль дома, прячась от жильцов и выжидая, пока никого вокруг не будет? Человек, которого в этом доме знают. Как потом выяснилось, один жилец все-таки его увидел, подошел, поздоровался. Для настоящего вора после подобной встречи самое разумное – смыться. А он?
– И тут ты, наверно, прав.
– Ты тоже, старик, прав. Здесь столько правоты, что нам обоим хватит. Что же оказалось уничтоженным в доме? Парусник с черными пиратскими парусами и хрустальная ваза. Парусник подарил Фиалкину сын, а вазу подарила жена. В прежние времена, когда все было прекрасно в их семейном уголке. Подарила на день рождения. Задаю Фиалкину вроде бы дурацкий вопрос – когда у него день рождения? Оказывается, сегодня. То есть парнишка помнит об этом, помнит старые времена, наверно, еще любит этого толстобрюхого Фиалкина... И возникает в его горячем юном мозгу жажда мести. Да, он хочет отомстить отцу. Тот сам мне сказал, что парень все события воспринял как предательство. Он приходит в свой прежний дом, ломает свой подарок, разбивает вазу, которую подарила мать, но скрыться не успевает. Подозреваю, что он подзадержался в квартире больше, чем ему бы хотелось, не смог сразу уйти... Не смог. Я его понимаю. А ты?
– Его понимаю, я тебя понять не могу... Ты что, с самого начала догадался, кто вор?
– Конечно, нет! И мысли об этом не было. Но когда ты начал подбрасывать мне всякие сведения... Я вылепил из них картину.
– Ваятель! – хмыкнул Зайцев. – Хорош на всем готовеньком!
– Признаю, старик! Только благодаря тебе я все понял. Ты проявил настоящее мастерство. Через два часа после начала следствия, – Ксенофонтов посмотрел на часы, повернув их к уличному фонарю, – ты можешь задержать преступника. Но ты этого не сделаешь, верно?
– Задержать-то я его задержу... Но из-за этого полоумного Фиалкина получается, что... Нет состава преступления. Оно растворилось в воздухе. Моя победа выскользнула из рук.
– Это прекрасно! – воскликнул Ксенофонтов. – Это прекрасно, потому что за каждой твоей победой всегда столько поражений, разочарований, бед и огорчений людских, что, право же, лучше бы их поменьше, твоих побед! Хотя, может быть, ты со мной и не согласишься...
– Почему же, охотно соглашусь, – проговорил Зайцев. – Знаешь, мы обычно называем пострадавшими людей, у которых что-то там сперли, что-то повредили – дом, карьеру, здоровье... А разве все родственники, друзья, близкие преступника, разве они не пострадавшие? А разве сам преступник не пострадал? А мы с тобой? А общество?
– Стоп! – воскликнул Ксенофонтов. – Дальше не надо. А то тебя захлестнет общечеловеческая скорбь, ты не сможешь выполнять свои обязанности, и начальник тебя поругает. Смотри! – вдруг воскликнул Ксенофонтов, показывая длинной своей рукой куда-то вдоль улицы. – Видишь?!
– Что? – не понял Зайцев.
– Светится, – блаженно улыбаясь, проговорил Ксенофонтов. – Вареничная светится... Пойдем по пивку, а? За мир в семьях гражданина Фиалкина. Боюсь, что и молодая жена, вернувшись с работы, вряд ли сможет его утешить. Сегодня это никому не под силу. Если он, конечно, не прикончит бутылку в холодильнике. Тогда уж наступит полное утешение.
– Он выглядел совершенно убитым.
– Перебьется! – жестко сказал Ксенофонтов. – Предатели часто печалятся после того, как исполнят задуманное. Таков уж их удел, старик.
ЗАПРЕЩЕННЫЙ ПРИЕМ
Разложив на столе множество фотографий, Ксенофонтов медленно и отрешенно переводил взгляд с восторженного девичьего лица на угрюмую физиономию смуглого детины, останавливался на умиленно сложенных губках пожилой женщины, потом его чем-то привлекал мужчина в годах, добродушный и усталый. Все это были женихи и невесты, которые обратились в газету с просьбой найти им спутника жизни. А Ксенофонтов, пройдя по многочисленным служебным ступенькам редакционных коридоров, оказался в конце концов в этой маленькой комнате за фанерной дверью с прикнопленной бумажкой – «Брачные объявления». Какой-то остряк переправил в первом слове «б» на «м», придав этому помещению совсем уж беспросветный характер. Кто-то на собрании припомнил, что Ксенофонтов когда-то писал очерк о партийном работнике, кто-то в нем самом не увидел должного митингового азарта, кому-то показалось, что он недостаточно приветствует демократические устремления президента... В результате Ксенофонтов был отлучен от активной журналистики и для перевоспитания отправлен на устройство несостоявшихся судеб.
Сказать, что новые обязанности очень уж его огорчили... Нет, этого сказать было нельзя. Ксенофонтов увлеченно расписывал прелести местами сохранившейся пенсионерки, искренне переживал неудачи юных созданий, которые безуспешно искали молодого человека без вредных привычек, но с квартирой и ростом под сто восемьдесят.
– Ну, чтобы он был как вы примерно, – краснея, говорили девицы. – Только немного помоложе.
– А я, выходит, для вас уж и не гожусь? – обижался Ксенофонтов.
– Ну почему... Вы тоже годитесь.
Снимков было много, со всеми этими людьми Ксенофонтов перезнакомился, некоторые здоровались с ним на улице, он уже заранее знал, какого жениха или какую невесту хочет тот или иной его заказчик, в меру сил и разумения старался уладить их жизнь.
– Ну что, всех переженил? – спросил Зайцев, входя без стука и тут же падая в кресло.
– Ты вот только остался. Но, боюсь, безнадежный случай.
– Это почему же?
– Уж больно ты невзрачный какой-то... Ростом не вышел, лицо тоже... Без умственных следов. Что у тебя еще есть? Зарплата? Твоя зарплата нынче людей только смешит. Взяток тебе не дают...
– Потому что не беру!
– Какая разница... Да и не берешь ты вовсе не потому, что очень уж нравственный. Просто боишься потерять даже эту зарплату... Квартира у тебя? Должность? Будущее? – Ксенофонтов с нескрываемой жалостью посмотрел на Зайцева. – Ничего у тебя нет. И не будет. Ты это должен знать твердо и окончательно, чтобы не пудрить мозги пустыми надеждами.
– Скоро все изменится, – проговорил следователь без большой уверенности.
– Да. Скоро. Но не при нашей жизни, Зайцев. Нам с тобой придется доживать свои годы, если, конечно, нам отмерены годы, вот в этих условиях, – Ксенофонтов кивнул в сторону окна. Он не глядя сгреб все снимки в кучу, сунул в конверт. – Что у тебя? Опять небось человека убили?
– Убили. Кстати, невесту.
– Видишь, какой из тебя работник... Даже невесту не смог уберечь. А у меня, между прочим, все невесты живы, все женихи здоровы, и я время от времени посещаю свадьбы, смотрины, крестины и прочие радостные события в жизни людей.
– Это хорошо, – кивнул Зайцев, похоже, не услышав ни слова. – Они ее изнасиловали в парке... По очереди... Потом покуражились, как хотели... Живого места не оставили. И это... Задушили. Палкой задушили. Положили на горло, один встал на один конец, другой – на другой... При ней была коробка с фатой и два колечка обручальных. Фатой подтерлись и выбросили, а колечки себе взяли. По колечку на брата.