Слишком много колдунов
Шрифт:
— Откуда ты меня знаешь, почтенный старец? — спросил он.
— Мусульманская твоя душа, — вздохнул дед. — Не можете по-простому. Я, видишь, ли, пророк. Не ваш, который Мухаммад…
— Саллаллаху алейхи ва саллам, — пробормотал Аслан вполголоса.
— Во-во, — отозвался дед. — Именно что салам. А я обычный пророк, из местных.
— Свято-ой ещё, — с издевательской почтительностью сказал Бюнэ. — Бывший. А теперь, вишь, к чёрту оборотился.
— Кыш, заморыш, — сказал дед Корентин. — Святым альбо диавольским люди называют всё, что уразуметь не способны. А я ещё на понимание общественности надежды питаю.
Аслан выразительно оглядел его клетку. Старик мрачно покивал.
— Смейся, смейся, нехристь. Но сказано: стучи во все чужие двери, чтобы найти свою. Вот и стучу.
— Ты тоже, что ли, в гвардию пришёл поступать? — спросил Бюнэ у Аслана. В его голосе звучала лёгкая тревога. Аслан помотал головой. Парень сразу успокоился.
— А я в гвардию пойду, — мечтательно сказал он, лег на нары. — Ночку эту досижу, завтра меня выпустят, да и пойду записываться.
— Иди, иди, — сказал Корентин. — Там тебя ждут. С барабанами и штандартами. Где, говорят, Бюнэ, что ж задерживается наш герой. Уж не приняли его за покражу где, красивого?
— Штуцер дадут нарезной, — Бюнэ не слушал. — Форму. И пойду, стало быть, девок охмурять.
— Штуцер — это ты правильно, — сердечно поддакнул дед. — За триста шагов, при выучке должной, охмурить сможешь. Ну или по башке прикладом, на крайний, стало быть, случай. Если догонишь.
— Увянь, дед, — злобно сказал Бюнэ. — Встретишься мне на воле. Попляшешь. Я твоих чертей не боюсь.
— Я же тебе говорю, село ты непаханое…
— Не слы-шу! Не слы-шу! — заорал Бюнэ, закрыв уши ладонями. — А-а-а-а! У-у-у-у!
— Дурак, — с отчаянием сказал Корентин.
Из каморки охранников неторопливо, крутя здоровенной дубинкой, вышел толстый полицейский с каким-то плачущим выражением лица.
— Чего шумим? — неожиданно тонким голосом спросил он у Бюнэ. — Водички захотелось?
— Это я его разволновал, Жюль, — покаянно сказал Корентин. — Опять. Ты уж прости.
Толстяк Жюль с подозрением осмотрел всех троих.
— Ты, дед, его не тревожь более, — сказал он. — Тебя-то мы не тронем, а соседей твоих умоем. У нас тут не весёлый домишко.
И снова удалился в свою каморку.
— Молчу, молчу, — сокрушённо сказал вслед ему дед.
— Ты пророк, значит, — сказал Аслан. Слова, написанные круглым девичьим почерком, стояли перед его взором.
— Ничего это не значит, нехристь, — сказал Корентин. — Не слушают меня люди, хоть ты плачь. Всё верно прорицаю, всё сбывается. А толку нет.
— И ты не слушай его, — сказал Бюнэ. — Ничего у него не сбывается. И не святой он.
— Тебя когда мамка на свет божий исторгла в муках, забыла мозги через родничок в башку твою пустую заплюнуть, — сдержанно сказал дед. — Одна писька выросла, да и той штуцер нужен, чтоб пристроиться куда.
— Я тоже тогда пророк, — не слушая Корентина, заговорил Бюнэ. — Наговорю всякого, а потом что стрясётся, так и истолкую. Что толку пророчить, если непонятно?
— Эх, — сказал Корентин. — А вот тут ты прав, отрок, как ни обидственно.
— Скажи мне, уважаемый пророк, — сказал Аслан очень спокойно. — Как мне найти Фуке?
— Он тебя сам найдёт, — сказал Корентин. — Для этого мы тут и посажены.
Судя по всему, выражение лица эвакуатора было настолько тупым, что пророк тут же стал объяснять дальше.
— Скоро коронация ить. Фуке наш на принцессу имеет виды большие. Оно, конечно, почему бы и нет. Золота у него завались, собаки эти кого хочешь порвут, да только люди-то толкуют, что он с диаволом в сговоре.
— Как ты, — вставил Бюнэ. Старик его проигнорировал.
— Поэтому ежели он вдруг принцессу окрутит, — продолжил он, направившись к отхожему месту в виде чана, — то бунта не миновать. Кровища, горе, слёзы. И тогда егойные генералы и затеяли такую штуку: пусть, говорят, исполнит он пророчество, тогда народ и поверит.
— Какое пророчество? — спросил Аслан. Корентин прекратил журчать, заправил штаны и ткнул чётками в стену коридора, на которой висело большое гербовое полотнище с красивой, каллиграфически выведенной надписью. Аслан, прижавшись к решетке и скосив глаза, стал читать.
— «Шагай под водою, как по земле, а по земле, как по воздуху. Узри свет дальний, но вернись домой. Одолей безумца и приручи силу. Яви лик свой, и спасенье грядёт»… Это про Фуке?
— Да не знаю я, — раздражённо сказал дед, умащиваясь на нарах. — Люди решили, что про него. А я уж и забыл, об чём речь, да и не один я пророчил, наставники мои тоже помогали. Молодой я был, загадочный.
— Так это ты напророчил, что ли? — недоверчиво спросил Бюнэ, крутя головой и стараясь увидеть буквы. — Хорош врать, это ж сто лет назад было.
— Эх, дурень, — ответил Корентин. — А мне, думаешь, сколько?
В дальнем конце коридора распахнулась дверь, и появился капитан Цейтлих, а с ним ещё двое. Одеты они были в мундиры, но форма была не полицейская. Когда они приблизились, Аслан уразумел, что перед ним большие шишки: у одного были нашивки полковника, с пятью галунами, и эмблема в виде серебряного кулака, увитого лавровой ветвью, а у второго шеврон с тремя белыми звёздами и якорем. Вслед за ними на почтительном расстоянии в три уставных шага шли полицейские.
Полковник, вице-адмирал и капитан Цейтлих остановились перед клетками и несколько секунд глубокомысленно разглядывали троих задержанных. Корентин и Бюнэ стояли перед решёткой на свету с отчетливо скромным видом, опустив глаза в пол. Аслан тоже постарался сделаться незаметным, исподтишка всё же поглядывая на пришедших.
— Эти, что ли? — спросил вице-адмирал, брезгливо оглядывая арестантов.
— Эти, эти, — ответил Цейтлих.
— Мда, — сказал полковник. — Какие-то… Ну этот разве что.