Слишком молоды для смерти
Шрифт:
— … это ты виноват, только ты!
— Как ты смеешь повышать на меня голос!
— Если она себя убила, ее смерть будет целиком на твоей совести! — кричала девушка. — Это ты ее довел до этого!
— Если она умрет, то только от стыда за тот позор, который ты навлекла на своих родителей, на свой дом!
— Это твоя вина! О, боже, боже, где она?! — девушка развернулась, вцепилась в Роджера и крикнула: — Вы можете ее найти?! Можете пойти и поискать ее?!
— Мы уже начали поиски. Мы найдем ее, — уверенно пообещал Роджер. — Разве вам не следует быть в больнице?
— Мне пришлось уйти, пришлось разыскивать
— Если твоя мать умрет от стыда, это будет на твоей совести, — низким, торжественным голосом проговорил Янг, словно произнося проповедь с кафедры; будь у него борода, он мог бы сойти за одного из пророков Ветхого завета, грозящего людям адским пламенем. — Покинь этот дом, пока стыд не погубил нас всех!
У Хелины перехватило дыхание, будто внезапная, невыносимая судорога прошла по горлу. У нее были очень красивые бархатно-синие глаза, не пострадавшие от кислоты, и губы тоже остались нетронутыми. Они кривились, не подчиняясь ей, казалось, она дрожала всем телом.
— Ты слышала меня? — вновь провозгласил отец.
— Ты… ты хочешь этого, — сказала она дрожащим голосом. — Ты действительно этого хочешь. И это ты прогнал маму. Ты…
Она замолчала, переводя дыхание и не отрывая взгляда от отца. В этот момент вошел Мориарти. Губы девушки раскрылись, готовясь что-то произнести. Казалось, тишина стоит очень долго. Наконец хрипло прозвучал ее голос:
— Папочка, пожалуйста, пожалей маму. Можешь делать со мной что хочешь, только не трогай маму.
Янг оставался непреклонен и беспощаден:
— Твоя мать сделала выбор, я не заставлял ее. Так же, как и тебя.
— Нет, — тяжело дыша, сказала Хелина. — Ты не можешь быть таким… жестоким. Не можешь быть таким жестоким!
Янг стоял, глядя ей в глаза. Слезы появились в них.
— Что с тобой произошло? — заплакала она. — Отчего ты так переменился? Ведь ты был когда-то таким добрым!
— Когда-то ты была моей дочерью.
Опять наступила полная тишина. Потом девушка повернулась и выбежала из комнаты. Роджер увидел, как Мориарти почти инстинктивно последовал за ней. Сначала ее, потом его шаги отчетливо прозвучали в коридоре, на крыльце. Янг смотрел в открытую дверь с тяжелым лицом, крепко прижав руки к бокам. В глазах, так похожих на глаза дочери, пылала боль. Гнев и неприязнь, овладевшие Роджером, постепенно затухали, и он почувствовал странную жалость к этому человеку.
— Мы найдем вашу жену, мистер Янг, — сказал он тихо и спокойно. — Не думаю, что вам следует беспокоиться. Когда женщина вне себя, угроза покончить с собой может ничего не значить. Вы весь день будете дома?
Янг не ответил.
— Будете дома, сэр?
Янг даже не взглянул в его сторону. Трудно было понять, слышит ли он вообще хоть слово.
Роджер оставил его в покое и направился к двери. Толпа теперь составляла человек тридцать-сорок, впереди стоял человек с фотоаппаратом; пресса казалась временами эдаким вампиром. Щелкнула камера. Мориарти вел разговор с сыщиком в штатском, стоя возле полицейской машины; девушки не было видно. Один полисмен сидел за рулем, другой стоял у дверей дома; Роджер поманил его, и они вернулись в прихожую.
— Вы хорошо знаете эту улицу?
— Это мой район патрулирования, сэр.
— Знаете что-нибудь о Янге и его соседях?
— У него здесь нет друзей, сэр… У миссис Янг есть, а у него нет, насколько я знаю. Он стал
— Сам по себе?
— Да, сэр. Ни к какой секте он не принадлежит, если вы это имеете в виду.
— Но должны же быть у него какие-то друзья, — настаивал Роджер.
— Ну… у него был раньше партнер, мистер Джозефс, по торговому делу, здесь, возле реки. Теперь каждый сам по себе. Янг стал к тому же продавать садовые инструменты, смазочное масло, все необходимое для уик-энда на реке. Дело не такое уж большое, он ведет его один. У Джозефса тоже свой бизнес, но они сохранили какие-то отношения. Были когда-то близкими друзьями, потом, несколько лет назад, Янг вдруг повел себя странно, всех против себя настроил.
— А что из себя представляет Джозефс?
— Вполне разумный человек, сэр.
— Думаете, он все забыл и простил?
— Я могу сходить, поговорить с ним, если хотите, — сказал полисмен. Ему было к шестидесяти, и выглядел он на свои годы. Мягкость и предупредительность сквозила в его манерах. — Думаете, стоит опасаться, что Янг наложит на себя руки?
— Кто может знать.
— Я быстро, сэр.
Роджер вернулся в дом. Элберт Янг сидел за письменным столом, положив на него руки и глядя прямо в календарь с изображением берега Темзы, висящий на уровне лица. Глаза Янга казались одновременно и горящими, и угасшими, будто его пытали огнем и серой.
— Мы сообщим вам, как только получим новости о вашей жене, — пообещал Роджер тихим голосом.
Непонятно было, слышит ли его Янг.
Роджер повернулся и вышел. Мориарти мог бы оставить здесь человека или прислать соседа, или даже вызвать врача. Трудно иной раз решить, где кончается служебный долг и начинается обычное человеческое сочувствие. Но ведь предотвратить самоубийство — прямая обязанность полиции, это ясно как день.
Сидящий в машине полисмен крикнул ему:
— Они нашли миссис Янг, сэр!
— Что с ней? Она пострадала? — быстро спросил Роджер.
Эгнис Янг чувствовала стеснение в груди, странные картины, смешиваясь, теснясь, громоздились перед ее взором, острая боль засела в голове. Она провела в больнице с дочерью около часа. Боль все усиливалась, и она поднялась со словами:
— Мне нужно идти, дорогая. Все у тебя будет хорошо, не беспокойся.
Она понимала, что ее поведение должно казаться Хелине странным, но ничего не могла поделать; она чувствовала, что нужно уйти. Выходя из палаты, она пробормотала: «Я убью себя. Ничего больше не остается». Слегка дремавший больной услышал ее слова. Она быстро шла по коридору, ничего не видя перед собой, и повторяла: «Он никогда не простит ее. Никогда. А я не смогу так жить. Я убью себя, вот что я сделаю».
Медсестра тоже услышала, как она это сказала.
За ее спиной пополз шепоток тревоги и слухов, которые вернулись к дочери, но к этому времени миссис Янг уже была на улице. Бесконечным потоком неслись машины; оглушительно ревя, катились мимо грузовики, словно чудовище с раскрытой пастью надвигался на нее автобус. Шум, шум, шум… Что-то влекло ее и в то же время останавливало. Шум, шум, шум… Он был похож на голос Элберта, такой же глухой, скрипучий, безжалостный: «Она мне больше не дочь. Если хочешь видеть ее, то оставь мой дом. Я сказал тебе, что запрещаю с ней встречаться. Она шлюха».