Сломанная роза
Шрифт:
— Нет.
— Тогда уйду я.
Он хотел встать, но тут услышал:
— Я выбросила твою одежду в окошко.
— Что?
Сундук, где обычно лежала одежда, был открыт и совершенно пуст. Галеран рассмеялся, ибо ничего другого придумать не мог.
— Глупышка, ты думала, я испугаюсь? — И он вскочил с кровати и предстал перед нею нагишом.
И остолбенел.
Господи боже, что он делает?! Ведь сейчас Джеанна так завизжит, что к нему в комнату сбежится весь замок, и что они увидят?
Но ему следовало бы лучше знать свою невесту. Джеанна не выказывала ни малейшего беспокойства, а только внимательно смотрела на него, широко открыв глаза, и щеки ее мало-помалу становились розовыми, как ее рубаха.
— Совсем не так плохо. Ты растешь.
А он стоял как вкопанный, с головы до пят открытый ее пристальному взгляду. Сбежать, прикрыться простыней было бы совсем позорно, но, кроме простыни, прикрыть наготу было нечем. Посему он предпринял единственно возможный шаг и столь же внимательно оглядел Джеанну с головы до ног.
— Верно, ты тоже растешь, но это трудно определить, пока на тебе рубашка.
Ее глаза распахнулись еще шире. Недрогнувшими пальцами она взялась за подол рубахи.
Галеран рванулся к ней, схватил за руку.
— Не надо!
— Не надо? Но ты вынуждаешь меня.
— Нет.
— Твои слова прозвучали как вызов, а я привыкла принимать вызов.
— Тогда, клянусь Святым Распятием, я вынуждаю тебя прыгнуть в окошко следом за моей одеждой!
Она не опустила глаз.
— Только вместе с тобой, Галеран. Рука об руку навстречу вечности…
И, к ужасу своему, он понимал, что Джеанна сделает так, как говорит.
Он все еще держал ее, но вот она положила его руку себе на грудь, маленькую высокую грудь с твердым соском, так ясно ощутимым под тонкой тканью.
— Видишь, и я расту, — улыбнулась она и посмотрела вниз. — И ты тоже.
Галеран знал это. Впервые в жизни желание его было столь сильным, ищущим немедленного удовлетворения. Он испытывал подобное и раньше, но никогда — с женщиной, с этой женщиной, такой близкой, горячей под его ладонью.
Его начала бить дрожь.
— Мы ведь не можем…
— Конечно, не можем. Но поцеловаться можем. Ты должен мне один поцелуй, помнишь?
— Нет, Джеанна. Я не могу… — Он тщился объяснить ей, какая опасность угрожает им обоим, что еще миг — и он не совладает с проснувшимся в нем зверем, но не мог подобрать нужных слов.
Но, видимо, она поняла, ибо, тяжко вздохнув, встала и отошла от кровати.
— Не можешь так не можешь, — согласилась она, как ни в чем не бывало. — Я сейчас пришлю тебе одежду. — И выскользнула из комнаты, оставив за собою неясный след пряно-цветочного аромата, а он долго еще боролся со своей взбунтовавшейся плотью.
Больше Джеанна его не дразнила, но от одного ее присутствия Галеран впадал в состояние, близкое к безумию. В день свадьбы он чувствовал, что готов воспламениться от одного ее вида, как сухое дерево вспыхивает от одной случайной искры, и долгая церемония венчания и последовавший за нею пир показались ему нескончаемой пыткой. Когда же наконец их с Джеанной отвели в опочивальню и оставили одних на широком брачном ложе, Галеран понял, что ему страшно — отчасти потому, что Джеанна, возможно, знала больше, чем он, и могла осмеять его, но главным образом он боялся выпустить на волю бушевавшую внутри его силу, которая ему самому была непонятна и неподвластна, и сделать Джеанне больно.
Подождав немного, она коснулась его груди.
— Галеран…
Он невольно содрогнулся, ибо до сих пор исступлено старался не давать себе воли, и ужаснулся внезапной мысли о том, что если он преуспеет в укрощении своей похоти, то, пожалуй, его невеста так и не станет в эту ночь женою.
— Ты была права, — пробормотал он. — Тебе надо было выйти за кого-нибудь постарше.
— Зачем? — безмятежно и даже весело откликнулась Джеанна. — Он умер бы раньше меня.
Сжав кулаки, Галеран лежал на спине и смотрел в потолок.
— Он бы знал, что надо делать, Джеанна. А я не знаю. Я никогда еще этого не делал.
Она снова коснулась его груди легким, успокаивающим движением, но он видел, что она тоже боится.
— И я не делала, но я знаю, как начать.
— Это и я знаю.
Но он не представлял себе, когда и как это делается… Обжигая его тело огнем, ее рука двинулась вниз и нашла корень его терзаний и надежд.
Галеран обмер, но заметил, что и она затаила дыхание.
— Я и не знала, что он такой твердый, — заметила она и, вместо того, чтобы отпрянуть и потупиться, как подобает скромной девице, откинула простыни, чтобы разглядеть все получше. Ее пальцы с любопытством скользили по напряженной плоти, ощупывали ее, и Галерану пришлось самому отвести ее руку, пока не началось извержение. Джеанна не слушалась, и они немного повозились, пытаясь настоять каждый на своем, пока вдруг не оказались лицом к лицу, глядя друг на друга так, будто видятся впервые в жизни.
— Не надо, Джеанна.
— А что, это больно?
— Да. Но дело не в том, что…
— Тогда давай.
Она лежала подле него нагая, хрупкая, и под тонкой кожей ясно виднелись голубые жилки.
— Я боюсь сделать больно тебе.
— Но ведь ты должен.
— Я не хочу причинять тебе боль. — Он хотел отодвинуться, но она обвила его руками и ногами и удержала, тем самым напоминая, что на самом деле она вовсе не такая уж хрупкая.
— Не бойся. Кормилица говорила, — тут Джеанна покраснела, отчего стала для него еще ближе и желанней, — она говорила, что это проще сделать, когда я буду готова, а готова я буду, когда там станет мокро… — Тут ее голос упал до шепота, а щеки запылали. — Бог знает, сколько недель я была готова, Галеран, и… я готова теперь.
Она взяла его руку и направила ее вниз, между ног, где, подтверждая истинность ее слов, наливались живым огнем горячие влажные складки, помогая ему, раскрываясь, обтекая его…
Его тело бездумно и послушно последовало за ее рукой, как плуг следует за упряжкой волов. Он вошел в нее, наполнил ее собою, слился с нею, растаял в ней.
Он даже представить себе не мог, что это будет вот так, что это будет похоже на его шалости с девушками не более, чем огонек свечи похож на пламя преисподней; не более, чем пламя домашнего очага похоже на пожар — даже если сравнивать то, что происходило сейчас, с теми моментами, когда ему удавалось до конца помочь себе самому.