Сломанная тень
Шрифт:
Матвей Никифорович обнаружил ошибку лишь на новой квартире, угол Садовой и Воскресенского. Розовое платье было чересчур вызывающим, слишком запоминающимся и чересчур большим для Кислицына. Пришлось с курьером отправить его назад, с извинениями от Сиклер, мол, перепутала. Федор Максимович не поленился, заехал к модистке: Софья Лукинична сразу забрала платье, и больше мадам Зоя его не видела!
А вам, Кислицын, пришлось снова ехать по лавкам. Вы купили фиолетовое платье, в придачу жакет и вуаль, потом в трактире «Василек» переоделись…
Я обошел сегодня множество лавочек
– Не надо! – прохрипел Кислицын.
– Так это правда? – побледнела Полина.
– Да! Я! Ради тебя! Ради нас!
– Я люблю тебя! – они обнялись.
Владимир Лаевский в два прыжка очутился возле них:
– Отпусти мою сестру!
Обернувшись на крик, Кислицын получил перчаткой в лицо.
– На десяти шагах! – огласил условия Лаевский.
– Я буду секундантом! – крикнул Угаров. – Если Кислицын останется жив, он стреляется со мной!
– Слышишь, Курицын? – спросил Владимир.
Тот молчал, опустив глаза.
– А потом со мной! – записался в очередь Налединский.
Четвертым вызвался Роос, пятым – генерал.
– Господа! Дуэли запрещены! – тоном, не терпящим возражений, напомнил Терлецкий. – Разделяю ваши чувства, но не могу допустить. Жандармы! Взять!
– Я люблю тебя, Полина! – повторил Кислицын и выхватил из-под подушек, раскиданных на софе, пистолет.
Лаевский отшатнулся.
– Прощайте! – Матвей Никифорович приставил пистолет ко лбу.
Жандармы в растерянности остановились.
– Здесь дамы, Кислицын! – напомнил Налединский. – Ступайте к себе!
– Сбежит! – покачал головой Угаров.
– Проводите! – приказал жандармам генерал.
Терлецкий вынужден был распорядиться.
Тоннер не мог оторвать взгляд от Полины. Та застыла, будто прощальный поцелуй Кислицына обратил ее в статую. Глаза смотрели в пустоту, руки безвольно повисли. Когда раздался выстрел, она рухнула на софу. Доктор ринулся к ней, сунул под нос нюхательную соль…
Очнувшись, она встала и залепила ему пощечину:
– Ненавижу! Ненавижу! – и выбежала из гостиной.
Тоннер устало произнес:
– Пойду удостоверюсь! Это мой врачебный долг!
Все промолчали, только Ирина Лукинична ни к селу ни к городу пробормотала:
– Вот беда! Нитки кончились! Никанорыч! Никанорыч! Нет, лучше сама схожу! Перепутает!
Тоннер с надеждой подбежал к столу, где под невысохшим еще пером лежал лист бумаги. Нет, это не было письмо Дашкина, зря он ожидал благородного жеста. В предсмертных строчках не было ни намека на раскаяние:
Как быть, коли живут в поэтеЗемные страсти бытия?Я точно знаю: на том светеПред Богом оправдаюсь я.Конечно, не наживы ради —Для счастья той, с кем видел сны.И лишь одной я жду награды:Прощенья не своей вины.А вам, приверженцам порока,Какая разница, когдаСвершить свои земные сроки —Вся ваша жизнь – другим беда [89] .89
Стихи Михаила Кукулевича.
Пришлось обшаривать карманы.
Уже отчаявшись, Илья Андреевич стащил с покойника сапоги. Слава богу!
– Мертв? – спросил Терлецкий, когда Тоннер вернулся в гостиную.
– Да! – подтвердил доктор.
– Илья Андреевич! Не в службу, а в дружбу! – Ирина Лукинична уже распутывала новый клубок. – Ножнички забыла! Петельку поддеть! В моей комнате, на бюро. А еще лучше – к Оленьке зайдите! У нее в столике для рукоделия тоже такие есть!
– Давайте я сбегаю! – предложила Змеева.
– Не надо! – Ирина Лукинична схватила ее за руку. – Сиди!
Через минуту доктор вернулся:
– Ваши ножницы!
Ирина Лукинична уставилась на него непонимающе.
– Что-нибудь еще? – учтиво спросил Тоннер.
Глава тридцать первая
– Весь стол жалобами на вас завален! Полюбуйтесь!
Тоннер подошел, взял листок, быстро пробежал его: донос был написан Шнейдером, а крестик вместо подписи Макар поставил сам, трясущейся рукой. Оттого вышел крестик покосившимся, как на заброшенной могилке.
– Что скажете?
– Ахинея! Пьяный бред!
– Я лично с Макаром беседовал! Он икону целовал!
– Да он за стакан убить готов! Гнать его надо! Или лечить от пьянства!
– Ладно! Допустим! Ну а это? – Хромов протянул другой листок.
Ага! Почерк Ирины Лукиничны! Быстро они со Шнейдером спелись!
– Надеюсь, почтенную даму вы в пьянстве обвинять не станете? – язвительно спросил академик.
– Сестра этой дамы страдала неврозами на любовной почве, – пояснил Тоннер. – Я, конечно же, обязан был осматривать Софью Лукиничну в присутствии других лиц, но случилась экстренная необходимость…
– А что вы скажете на это? – Хромов сунул Илье Андреевичу следующую бумагу.
Ого! От Яхонтова, с резолюцией Крабовицкого: «Примерно наказать!»
– Признаете, что снабжали вора Тихона опиумом?
– Он украл склянку, когда нес мой саквояж!
– А Яхонтову он перед смертью другое заявил! Что вы были сообщниками! Снабжали его ядами!
– Вранье! Кроме Яхонтова, этих признаний никто не слышал! – напомнил Илья Андреевич.
– Петр Кузьмич – лучший полицейский пристав!