Сломанная тень
Шрифт:
– Взяточник и очковтиратель!
– Ваше недостойное поведение бросает тень на кафедру и всю академию!
– Я надеялся, что вы верите ученикам, а не подметным письмам!
– Или вы немедленно подаете в отставку, или…
– Считайте, уже подал! Когда я могу забрать атлас?
– Атлас? – переспросил Хромов. – Какой атлас?
У Тоннера заиграли желваки.
– Атлас я вам не отдам! Трудились вы над ним в служебные часы, препараты кафедры опять же использовали! Атлас принадлежит академии! Когда мы его закончим, ваш скромный вклад, конечно же, будет упомянут. Для провинциального
– Я собираюсь практиковать в Петербурге.
– После того, что вы натворили, сие невозможно! В Сибирь езжайте! Там любым врачам рады! Даже таким! Свободны!
Илья Андреевич не сдвинулся с места. Стоял и глядел исподлобья.
Усмехнулся, достал из кармана листок, развернул, но не отдал, ткнул пальцем в одну из подписей:
– Ваша?
– Кажется…
– Читаю: «Налединская Полина Андреевна пребывает в нервном расстройстве, выражающемся в бреду и попытках сбежать из дома. Учитывая, что подобным заболеванием в течение жизни страдала мать больной, рекомендовано принудительное заключение в больницу для душевнобольных или длительное, до полного выздоровления, пребывание в поместье». Вы сами-то пациентку осматривали, Сергей Алексеевич?
В голосе Тоннера звучал металл; Хромов решил, что лгать не стоит:
– Нет. Но Борис Львович подробно описал положение, в котором оказалась несчастная семья. Молодая женщина после смерти кузена впала в безумие. Меры надо было принять срочно! Времени на консилиумы не оставалось!
Тоннер благодарил Бога и Налединского, который отдал ему заключение. Ирина Лукинична вручила его Юрию Петровичу по приезде.
– Шнейдер упомянул, что Полина Андреевна беременна?
– Нет!
– Причем беременна от любовника! Семья хотела принудить ее скрыть позор!
У Хромова застучали зубы.
– Так вот! Муж хочет подать на вас жалобу! – Тоннер счел возможным слегка исказить факты. – А Шнейдера грозит посадить в тюрьму! Он за фальшивое заключение двести пятьдесят рублей серебром получил!
Хромов прикрыл глаза.
– Что вы хотите, Тоннер? Остаться на кафедре?
– Увольте! Для начала атлас!
У Хромова на душе слегка полегчало:
– Да забирайте!
Тоннер продолжал:
– Во-вторых, вы не должны чинить никаких препятствий моей врачебной практике в Петербурге!
– Бог с вами! Практикуйте!
– Казенную квартиру освобожу, когда найду новую!
– Конечно! Живите сколько хотите…
– А вот Шнейдер ее освободит сегодня же! Ему пора в Сибирь!
– Как в Сибирь? Я думал, мы договорились…
– Там любым врачам рады! Даже таким! Вот пусть и катится!
– Я уезжаю…
– Прощайте! – Неубранная, с непричесанными волосами, в накинутом на сорочку халате, Полина сидела у окна. Она не встала и даже не повернулась к Угарову.
Шансы были призрачными, но Денис решил рискнуть. Теперь, когда Кислицын мертв, а Тоннер прилюдно оплеван, сердце любимой свободно. В последние дни Угарову удавалось невозможное, почему бы еще разок не испытать судьбу?
– Полина! Я не знаю, когда мы встретимся…
– Никогда!
– Но почему? – Денис отшвырнул костыли и упал на колени перед возлюбленной. – Богиня! Сжальтесь над несчастным! Я люблю вас!
Грохот костылей заставил
– Любите?
– Люблю! – задыхаясь от волнения, повторил Денис.
– А кто каждый день пишет Варе, как он соскучился, как считает дни до встречи, как одиноко ему в Петербурге?
– Проклятый Кислицын! Он и мои письма читал! – Угаров скрипнул зубами.
– Вы, видно, забыли, что Варя моя кузина. Мы пишем друг другу каждую неделю!
От стыда Денису захотелось превратиться в комара и незаметно улететь.
– Если бы… – промямлил он, – как только бы… вы бы ответили взаимностью, я бы сразу, в тот же день… Ей-богу! Порвал бы с Варей!
– Идите вон!
Угаров на коленях пополз за костылем, Полина подала ему второй.
– Спасибо! – поблагодарил Денис, с трудом встав. Полина снова села в кресло. Усталая, изможденная горем и бессонной ночью, она напомнила Угарову срезанный цветок, который, лишившись земных соков, сразу стал увядать. – Полина Андреевна! Не убивайтесь! Вас ведь никто не винит! Откуда вы могли знать, что Кислицын негодяй?
– Замолчите! Я любила Матвея таким, каким он был. И ради него тоже была готова на все! Даже на преступление! И если бы не дитя, которое я ношу, наше с ним дитя, вчера наложила бы на себя руки!
– Господи помилуй, – прошептал Денис.
Бенкенштадт, как и Хромов, сесть Тоннеру не предложил:
– Я вами недоволен. Сперва надо было мне доложить! А вы спектакль устроили! Секретные сведения разболтали!
Тоннер решительно отодвинул стул и уселся. У Бенкенштадта глаза налились кровью, хрустнул сломанный карандаш в руках, но он сдержался. Доктор не его подчиненный! Он сам просил у Тоннера помощи!
– Кислицын мог скрыться! – веско сказал Тоннер. – Докладывать и советоваться не было времени.
– Что ж! Убийцу вы изобличили. Буду хлопотать о награде!
– Благодарю!
– А вот о Дашкине пеклись напрасно!
У Ильи Андреевича заныло под ложечкой. Похоже, орден ему вручат в Нерчинске!
– В окружение Веремеева, – продолжил Бенкенштадт, – давно внедрен наш сотрудник, мы подробно осведомлены об их переписке. Если бы хотели – давно бы Дашкина в Сибирь отправили! Но он не опасен! Просто болтун! Таких среди наших либералов – большинство. Но теперь, когда его ввели в Государственный совет, Дашкин будет восхвалять императора пуще записных лизоблюдов! Вот увидите! Так что жизнью вы рисковали напрасно!
Бенкенштадт позвонил в колокольчик, влетевшему адъютанту приказал закладывать карету.
– Ну что ж, Илья Андреевич! Мне пора!
Тоннер поднялся:
– Честь имею!
Тоннер нагнал Угарова уже за Средней Рогаткой [90] .
– Простите! Меня Бенкенштадт вызывал!
– Понимаю! – Угаров, несмотря на боль, вышел из кареты – хотел поговорить с доктором наедине, без Лаевского.
– Еще раз благодарю. Если бы не вы…
– Не стоит!
Друзья помолчали.
90
Вторая из трех застав на выезде из Петербурга.