Сломанная тень
Шрифт:
– Извините, что перебиваю! Кто ведет дело?
– Яхонтов! Самый наш лучший и заслуженный.
– И он…
– Он считает, что граф и барон покончили с собой.
– А вы?
Киршау медлил с ответом, подбирал нужные слова:
– Я – человек военный, сыску не обучен. Но мой военный опыт подсказывает: бомба дважды в одно место не падает. Все очень подозрительно, Тоннер. Оба не оставили записок, оба покончили с собой на рассвете, когда все спят. Никто ничего не видел и не слышал.
– Вы хотите,
– Нет, нет! Обижать Яхонтова недоверием не хочу. Он, можно сказать, легенда, не одну сотню преступников поймал. Осмотрите труп, будто вы лечащий врач барона. Но, как человек умный, наблюдательный, вы наверняка что-нибудь заметите.
– Простите, что?
– Ну, может быть, что-то ускользнуло от Шнейдера или от Яхонтова. А может быть, вы придете к другим выводам. Я заеду к вам часиков в пять. Устроит?
– Буду ждать!
– Адрес знаете?
– Нет.
– Угол Фонарной улицы и Глухого переулка, дом Глазунова. Третий этаж.
В квартиру никого не пускали – продолжался полицейский осмотр. Но Тоннеру повезло: вход в подъезд охранял квартальный надзиратель Каменев, с которым он был знаком. Приветственно кивнув и дежурно поинтересовавшись здоровьем, Илья Андреевич без труда попал вовнутрь.
Пройдя по короткому коридору, Тоннер толкнул дверь в спальню. На широкой кровати под простыней покоился Ухтомцев, подле него на полу лежал Баумгартен, шею которого обвивал кусок веревки.
– Илья Андреевич! – следователь Яхонтов радостно всплеснул руками, заулыбался, но глаза его, словно маленькие острые стрелы, так и вонзились в Тоннера.
С виду не скажешь, что Петр Кузьмич седьмой десяток разменял. Фигурка сухонькая, поджарая, волосы не по годам пушистые, светло-русые, поэтому седина незаметна. Вблизи, конечно, возраст морщинки выдают и пятна пигментные на руках.
– Добрый день! – поздоровался Тоннер.
– Здрасте! – довольно плотный Шнейдер умудрился каким-то образом спрятаться за спину Яхонтова, Тоннер его даже не сразу заметил.
– Здравствуйте! – сухо кивнул Илья Андреевич.
– Какими судьбами? – ласково поинтересовался Яхонтов.
– Барон был моим пациентом…
– Ах, вот как! Жаль, не знал, а то бы непременно вас вызвал! Ну, раз вы лечащий врач, проясните-ка один момент. У барона на правой руке повязка, а под ней огнестрельная рана. Не знаете откуда?
– Знаю! Барон вчера чистил пистолет, а тот случайно выстрелил…
– Хм! Значит, руки на себя наложить еще вчера задумал, да духа не хватило.
– Предполагаете самоубийство?
– И не только я! Тут с утра все перебывали. И полицмейстер, и даже обер…
– Насильственную смерть исключаете?
– Напрочь! Никаких следов борьбы! А как, простите, без борьбы молодого, здорового мужчину, абсолютно трезвого, судя по запаху изо рта, можно подвесить? А? Нет, он это добровольно сделал, сам. Протянул через крюк от люстры веревку, завязал петелечку, встал на креслице, оттолкнул ножкой – вон оно, креслице, у окна валяется, – и покинул наш мир!
– Надо иметь вескую причину, чтобы решиться на такое, – заметил Тоннер.
– Говорят, барон недавно друга сердечного потерял, сильно переживал, убивался. Предполагаю, что не вынес горя и…
– Но почему здесь? Зачем он вообще сюда приехал? Ночью…
– Сие известно! Антон Дитрихович вчера нанял монахов, чтобы те помолились здесь за упокой души Ухтомцева. Но те, узнав, что граф содомит, наотрез отказались. И барон решил сам, как говорится, всенощно бдеть!
– Престранное бдение получилось… А что, из слуг никто ничего не слышал?
– Ухтомцев был разорен, слуг не имел. К графу кухарка через день приходила и раз в неделю – поломойка, ночами их не бывает.
– А я считал графа богатым…
– Нет, граф давно был на мели. Всеми доходами распоряжалась супруга Ухтомцева, с графом она развелась и поместье отсудила! Ухтомцев содомитом был, неужто не знаете?
– Что-то слышал…
– И ваш приятель Баумгартен тоже…
– Не приятель. Пациент.
– Да, да. Извините. Пациент! Вас, поди, медицинские подробности интересуют, за тем и явились. Борис Львович! Готово заключение?
– Да! Только что закончил! – Шнейдер отошел от бюро с исписанным листом бумаги. Голос его дрожал.
– Читайте!
– Смерть наступила от пережатия дыхательного горла петлей. На шее имеется вдавленное полукружие синюшного цвета, на котором явственно видны следы употребленной для suffocatio [17] веревки. Гортанные хрящи и подъязычная косточка повреждены, шейные позвонки вывихнуты. После смерти произошло непроизвольное опорожнение мочевого пузыря. Исходя из температуры тела и степени окоченения, можно заключить, что смерть наступила в пять-шесть часов утра.
17
Удушение (лат.).
– Простите, Борис Львович! – Тоннер, слушая, присел около Баумгартена и внимательно осмотрел шею, даже веревку развязал. – В нижнем отделе я наблюдаю темно-красную борозду. Вы о ней не упомянули. Откуда она?
– Я не успел дочитать. Борозда эта от внутреннего кровоизлияния в месте перелома позвонков.
Тоннер приподнял голову барона и осмотрел борозду со всех сторон:
– От внутреннего кровоизлияния? Узкая, глубокая опоясывающая борозда с ровными краями? Это, батенька, след от проволоки или гитарной струны…