Сломанные куклы
Шрифт:
«Кто и по какому поводу баловался на здешней природе таким благородным напитком?»
Вопросов было много, а правильных ответов ни на один из них пока еще не нашлось. Каждую секунду приходилось останавливать себя и задумываться о недавних находках и догадках. Ужас предстоящих событий заставлял его низко наклонять голову и никуда в эти минуты не спешить.
…Глеб уже спускался с травяного бугра к асфальтированной дороге, когда заметил в овраге в затишке стаю дремлющих бродячих собак. Солнце к этому времени уже немного выглянуло из-за прозрачных негустых облаков, пригрело. Только один крупный серый зверь лениво приподнял голову, отмечая его шаги.
Мимо
«Понятно. Но пока не все… Еще одна неприятная загадка пинком открывает дверь в мою безмятежную личную жизнь. Печально, но говорить об этом в ближайшие дни мне придется много, а слушать — еще больше.»
Подъезжая на такси к городу, капитан Глеб Никитин отметил про себя, что, оказывается, очень обидно, если первого скворца замечаешь не в романтической березовой роще, свищющего трель-гимн новой жизни, а когда он, этот долгожданный весенний гонец, суетливо и жалко роется в недостойной его придорожной помойке.
Через прутья массивного забора Глеб наблюдал за Виталиком, провожавшим к воротам церкви жену и двух бабулек, дальних даниловских родственниц, которые приехали позже.
Антонина еще в машине заботливо предупредила его, что Жанки не будет ни здесь, ни на кладбище.
— Она и так каждый день на могилку-то дочкину ходит. А в церковь она потом одна как-нибудь придет, да и дома ей сегодня нужно за всеми присмотреть, приготовить все как надо…
Как ни уговаривала его чета Панасенко, Глеб с ними не пошел.
— Муторно мне и так, без этих завываний…
Почти сразу же из-за тяжелых дверей выскочил и Виталик.
— Ну его, темно там. Говорят, что минут на сорок вся эта процедура растянется, может, и на час.
По пронзительно голубому небу стремительно летели куда-то белые облака. Ветром пригибало вершины высоких берез, безо всякого особенного порядка и принуждения расположившихся давным-давно вокруг церквушки. Впрочем, внизу, ближе к траве, было безветренно и тихо.
Стены старого здания, единственного, которое помнил здесь Глеб, совсем недавно аккуратно выкрасили розовым цветом, резные колонны по углам и оконные наличники выбелили. Именно в этом здании, судя по потертому асфальту и расхоженным к нему тропинкам, всегда и проходили многочисленные церковные службы. Рядом возвышалась новая, белая с золотом, колокольня, нижние окна которой были заколочены рваными кусками фанеры. Около боковой двери новостройки все еще стояли большие баки с краской и остатки строительных лесов.
Какой-то мужичок неспешно и не очень аккуратно косил между памятниками и осевшими могилами неровную траву.
— Пятница, пятница, пятница-зарплатница… Покурить бы тут как поприличней, — Виталик тоскливо огляделся.
— Пошли побродим.
Они неторопливо зашагали вокруг церкви по чистым, очень ухоженным дорожкам старого кладбища.
Виталик молчал и, задрав голову, рассматривал золотые купола на голубом небе. Глеб улыбнулся, вспомнив, как в детстве они гоняли зимой через это место — тогда не было ни заборов, ни тропинок — на лыжах, правда, по нижнему краю кладбища, а летом — на рыбалку на речку Бузянку. По таинственной глухой территории они всей командой уговаривались бегать
Панасенко выкурил за старой березой папиросину, спрятал окурок в сорванный лопушок, зажал в руке. Покрутил головой по сторонам.
— Смотри, Глебка, какие купчины здесь лежат!
На старых черных камнях солнце удивительно чисто и ясно просветляло резные буквы: «Симеон Гордеевич… жена его Евдокия Феодоровна Гордеевы», «Корчевской купец Петр Степанович Субботин… жития 73 г. Корчевская купчиха Екатерина Ивановна Субботина, жития 96 г.».
Виталик ползал по густой траве, рассматривая очередной приземистый могильный камень. Читая вслух для Глеба, не уходившего в заросли с чистого асфальта, он с трудом разбирал непривычные буквы старых надписей.
— Юная роза… лишь развернула алый шипок…, вдруг от мороза в лоне уснула. Свянул цветок. Милой моей дочери любящий отец. Города мещанин Иван Никитин Воробьев.
Виталик заполз за оборот камня.
— Здесь покоится прах девицы Анны Ивановны Воробьевой. Родившейся 1853-го 7 ноября… скончавшейся 1869-го 11 мая. Жи… жития ей было 15 лет 6 месяцев и 5 дней.
— Смотри, смотри, Глебка! Девчонка ведь еще совсем она была, от чего же так? От чахотки, наверно, раньше-то ведь при царе чахотка вроде была распространена в России… А родители-то, небось, как убивались по дочке-то своей! Вон какую махину отгрохали и надпись такая растроганная! Чего ты там застрял? Чего-то интересное нашел?
Капитан Глеб молча стоял у высокой, в полтора роста, сильно покосившейся мраморной пирамиды. На черной полированной поверхности не было ни дат, ни фамилий, только короткая надпись. Виталик встал рядом с ним.
— Ну и чего тут?
— Смотри — «Младенец Лизонька 2 лет». Уверен, что у этих родителей горя было ничуть не меньше…
На всех могильных камнях, которые можно было рассмотреть с дорожки, не заходя на траву, были очень старые даты. Самые поздние — послевоенные. Глеб отметил про себя, что несколько надписей, сделанных в сороковые годы, расположены на неправильных гранях больших гранитных монументов. Потом понял, что первоначальные тексты на фасадах этих камней были не очень аккуратно, но начисто сбиты.
…Выходившие из дверей храма люди не обращали на них внимания, как, впрочем, не особенно-то глядели при этом и друг на друга. Прихожане суетливо проходили по асфальту дорожек мимо, смотрели себе под ноги, шептали что-то знакомому попутчику рядом, на встречных даже не подымали глаз.
Мужик-косарь отвлекся от тщательного уничтожения остатков бурьяна и направился в дальнее здание, бревенчатое, солидное, но почти безоконное. Глеб посмотрел на него еще раз тогда, когда тот возвращался с миской соленых огурцов, поверх которых лежали разнокалиберные куски черного хлеба, очищенные вареные яйца и перья зеленого лука.