Сломанный клинок
Шрифт:
— Нет-нет, мессир! Жаки приходили в замок в самом начале смуты, госпожа ничего еще не знала о кончине отца и… велела раскрыть ворота, дать им еды, они и ушли с миром… Это уже после…
— Кто?! — Франческо повторил вопрос свистящим шепотом, подавшись вперед всем телом. Жилы на его висках вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут.
— Тестар де Пикиньи, — так же тихо ответил нотарий. — Кузен госпожи. Но его уже нет в живых.
— Посмели убить — без меня?!
— Бога ради, мессир, вам надо выпить успокоительного, вы же себя убьете!
Не слушая возражений, Бертье выскочил за дверь и скоро вернулся с кружкой; покорно опорожнив ее, Франческо немного успокоился.
— Рассказывайте, мэтр, — попросил он тихо, сидя с закрытыми глазами. — Все, ничего не утаивая и не пытаясь меня щадить. Я хочу знать все.
Всего он не узнал, потому что всего не знал и сам мэтр Бертье, но и услышанного было достаточно. Когда нотарий умолк, Франческо отпустил его жестом, не в силах вымолвить ни слова. Больше всего он хотел бы сейчас заплакать, но слез не было, не было даже мыслей, горе оглушило его, выжгло душу, оставив пустоту и пепел. Только воображение продолжало работать, услужливо высвечивая картины, от которых впору было потерять рассудок. Почему не послушался он своего сердца и не вернулся раньше? Зачем вообще оставил ее одну, тогда, в феврале? Сам обрек на горе и позор… Франческо стиснул зубы, чтобы не застонать, негнущимися пальцами рванул на вороте пуговицы. От охватившего вдруг удушья сердце забилось неровными болезненными толчками, гулом отдаваясь в ушах, а комната закружилась, поплыла перед глазами… И только ли на страдание обрек он ее своим малодушием? В мае этот оруженосец был в Моранвиле, когда рядом с ней никого не было, даже отца… кто мог помешать им? Если его подозрения верны, тогда понятно, почему был оставлен в замке Урбан, понятно ее письмо… Слепо, не глядя, Франческо нашарил на столе кувшин, стал жадно пить прямо через край, не замечая, как вино струйками стекает по подбородку, марая светлый бархат камзола… Потом он долго сидел, уставясь невидящими глазами в пустоту, пытался собраться с мыслями. Если его подозрения верны… вот именно, если! Ведь он ничего толком не знает, да и в этом ли дело. Ведь он, на свою беду, все равно любит ее, и он кругом виноват — виноват, что предоставил ее самой себе, всем искушениям и всем опасностям. Разве же справедливо, что не ему довелось спасти Аэлис, что другому было дано отомстить за ее позор? Но может, прав легист и это просто детская дружба? Господь видит, как хотел бы он верить в ее чистоту…
Ему вдруг вспомнилось — Беппо! Нотарий сказал, кажется, что они приехали вместе? И Беппо разыскивал его по всей Фландрии… зачем? Что заставило Беппо покинуть Моранвиль, если он приказал ему присматривать за госпожой? Неужели…
Похолодев от догадки, Франческо нерешительно протянул руку к колокольчику, отдернул ее, снова протянул. Наконец позвонил, и тотчас же, словно дожидался под дверью, вошел Джулио.
— Что, Беппо тоже здесь? — неповинующимися губами спросил Франческо.
— Да, он приехал с легистом.
— Пусть войдет.
— Может, не стоит сейчас, а? Ты бы отдохнул, у тебя плохой вид…
— Пусть войдет, я сказал!
— Как хочешь, дорогой. — Джулио пожал плечами.
Беппо был из тех доверенных слуг, которых ценят за собачью преданность, но к которым не привязываются. С ними, впрочем, и не расстаются до самой смерти. Не было такого поручения, которое Беппо не исполнил бы, не было преступления, перед которым он остановился бы, исполняя волю господина. Он был необычно жесток даже для уроженца полуязыческой Сицилии; Франческо иной раз становилось не по себе, когда он встречался взглядом с его черными, близко посаженными, немигающими, как у змеи, глазами.
Войдя в комнату, Беппо поцеловал у господина руку и, пятясь, отступил назад к двери.
— Ты, я слыхал, долго меня разыскивал? — спросил Франческо.
— Почитай месяц. Куда ни приедешь — были, говорят, да уже отбыли…
— Почему уехал из замка?
— А чего мне там было делать? Про что ты хотел узнать, я узнал. Ну и я так понял, что надо об этом доложить.
— Что же ты узнал? — поинтересовался Франческо ровным голосом.
— А то, что у тебя рога почище оленьих. Я, когда привез тебе письмо от госпожи, вернулся в замок, а этот парень уже там…
— Какой парень?
— Оруженосец этот, Робер, которому еще госпожа прошлым годом подарила вороного, — помнишь? Я тебе тогда сразу сказал: смотри в оба, господин, такие подарки зазря не делают…
— Я помню, что ты сказал тогда. Я хочу знать, что ты видел теперь!
— Видел, как госпожа смотрела на этого Робера из окна. Я как раз приехал, а он уезжал, час был ранний — солнце еще не взошло. Она смотрела на него, и он все оглядывался — шел к коню и оглядывался, точно привороженный. Господин, в их глазах был блуд, я это видел.
— Видел, и позволил ему уехать?
— А что я должен был сделать?
— Повесить его, вот что ты должен был сделать, негодяй, — медленно сказал Франческо. — Но сперва ты должен был оскопить его у нее на глазах!
— Ну… — Беппо пожал плечами. — Оно ведь как получилось… Понял-то я сразу, но доподлинно все выведал позже, когда его уже не было.
— Что выведал?
— А все — и как госпожа лучника в Париж посылала за этим Робером, и как они на башне миловались, и как он к госпоже в опочивальню приходил. Лучника этого я в лес увел, связал — он не хотел говорить — и отрезал один палец, другой… Когда на правой руке пальцев не осталось, он все и выложил. Я его, понятно, прикончил — беспалому-то что за жизнь, верно?
— Это он тебе сказал, что оруженосец приходил к госпоже?
— Да, от камеристки узнал, та видела.
Франческо долго молчал. Что Беппо никому другому не мог говорить того, что сказал сейчас ему, он не сомневался. Но сколько людей уже знало о его позоре? Лучник (хотя этого уже нет), камеристка… это какая же? Наверное, Жаклин. Что ж, тем хуже для нее. И наконец, сам Беппо — это животное, дикарь… Можно себе представить, с каким нечистым любопытством собирал он все эти подробности, как высматривал, вынюхивал…
— Я доволен тобой, — сказал он наконец и, поднявшись из кресла, подошел к дубовому поставцу, взял оловянный кубок, налил вина. — Выпей, у тебя, наверное, глотка пересохла. Но сперва отопри-ка вон тот ларец…
Он отцепил от пояса ключ, кинул Беппо; пока тот возился с замком, Франческо повернул на пальце перстень с крупной геммой и, держа руку над кубком, прижал выступ оправы к его краю. Едва слышно щелкнула пружинка, и выпавший шарик мгновенно растворился в темном вине. Поворачивая перстень обратно, камнем наружу, Донати подошел к Беппо и, когда тот откинул крышку ларца, велел ему взять лежащий внутри кошель.
— Это тебе за труды, — сказал он. — Оставь ключ в замке, я запру сам.
Беппо алчно схватил кошель, с недоверчивым изумлением взвешивая его на ладони:
— Ты слишком щедр, господин!
— Я всегда щедр с теми, кто мне верен. Выпей и иди отдыхай.
Слуга медленно подошел к столу, взял кубок. Уже поднеся его к губам, он вдруг задержал руку и оглянулся, словно вспомнив что-то или желая о чем-то спросить, с кубком в одной руке и увесистым кошелем в другой.