Сломленные
Шрифт:
Он касается рукой моей коленки, и я застываю, потому что это прикосновение ласковое и умоляющее.
Я вопросительно поднимаю брови, но он отводит взгляд, отстраняясь, прежде чем успевает сказать всё, что у него на уме. Делаю догадку:
— Не хочешь больше спать? — интересуюсь я, зная, что, спросив у двадцатичетырёхлетнего старика, боится ли он страшных снов, скорее всего, заработаю в ответ средний палец.
Пол не отвечает. Словами. Но когда он встречается со мной глазами, я всё понимаю. Он не хочет быть один. Я позволяю ему остаться при своей мужской
— Сначала о главном, — я сохраняю голос сухим. — Ты должен знать, что я жуткий обниматор.
— Нет такого слова, — отвечает он.
— Нет, есть. Ещё я дерусь и толкаюсь, — говорю я, постукивая пальцами ему по коленке, призывая его поднять ногу, чтобы я могла вытащить всё одеяло.
Он едва ощутимо напрягается, и я с запозданием понимаю, что только что сделала. Я потрогала его ногу — его больную ногу. Так увлеклась, пытаясь не глазеть на его хозяйство, что обо всём позабыла.
Мои глаза устремляются к его лицу, но выражение на нём нечитаемое. Как обычно. Но, по крайней мере, он не сорвался.
Я отдёргиваю руку, но даю своим глаза вернуться к его ноге. Не знаю, чего я ждала. Прикрытые чужой кожей торчащие в разные стороны кости, или ещё что.
Но она выглядит просто… иначе. Как кожа разной текстуры на одной стороне бедра. Может быть, ему пересаживали кожу?
— Видела бы ты другого парня, — мягко говорит он.
Я издаю тихий смешок, хотя это и не смешно. Он говорит об этом. И разрешает мне смотреть.
В награду за его маленькие шажочки, я вновь меняю тему:
— Послушай, солдатик, если ты снова начнёшь вопить во сне, сделка на обнимашки отменяется.
— Не помню, чтобы заключал сделку на обнимашки.
— Заключал, — подтверждаю я. — Своими глазами.
— Девчачий бред, понятно, — отзывается он. Но всё равно поднимает руку, освобождая для меня местечко, куда я ныряю, пока он не передумал.
Что касается нарушения границ, обнимашки — это почти так же плохо, как и поцелуи с ним, но в мире нет ничего, что могло бы заставить меня покинуть эту постель.
Я колеблюсь всего секунду, прежде чем утыкаюсь головой ему в плечо. Мне не следует касаться его. После случившегося — почти случившегося — мне правда не следует его трогать. Но я, кажется, не могу остановить свою руку от того, чтобы она не скользила по его плечу, а потом вдоль бицепсов. Я начинаю прослеживать пальцами дорожку вниз по предплечью к запястью, когда он дёргается и напрягается.
Я поднимаю на него удивлённый взгляд, но он по-прежнему смотрит в потолок. Делает долгий, намеренный вдох, и меня озаряет, что он пытается заставить себя расслабиться. Чтобы не разозлиться из-за…
Мои глаза путешествуют к тому месту, где моя ладонь покоится на нижней части его руки.
Отметин не видно. Ничего похожего на шрамы на лице. Но с его запястьями что-то случилось. Что-то бесчеловечное и жестокое.
Я тяжело сглатываю.
— Хочешь поговорить? — спрашиваю у него.
Его пальцы слегка касаются верхней части моей руки. Не с сексуальным подтекстом. А просто… мило.
— Упаси Господь, —
— Так значит, мы просто лежим? — произношу я, хотя для меня это звучит по-райски.
— Таков план. Я рассчитываю, что твои дерьмовые навыки по части обнимашек не допустят кошмаров.
Я прижимаюсь ближе.
— Идёт. А взамен ты можешь забрать обратно то, что сказал о моих волосах и пижаме.
Его пальцы играют с кончиками моих прядей.
— Признаю, растрёпанные волосы после постели имеют свою сексуальную привлекательность. Но от слов про майку я не откажусь. Она уродливая и надета наизнанку.
— Но эй, это же майка, — говорю я, — ты, по крайней мере, можешь смотреть на сиськи.
— Смотреть, но не трогать, — ворчит он.
Благодаря моему кокетливому расслабленному настроению на кончике языка повисает «в следующий раз», но я удерживаю себя, прежде чем слова вырываются. И всё же весь ближайший час я думаю лишь о следующем разе.
И если его взволнованное дыхание можно расценивать как какой-то признак, то и он тоже.
Глава двадцать четвёртая
Пол
Оливия не шутила. Она и впрямь жуткий обниматор.
Первые двадцать минут с момента, как она сворачивается у меня под боком, всё круто. Очень круто. Но потом, минут через пять после того, как её дыхание замедляется, да и я начинаю проваливаться в сон, её рука дёргается, приходясь мне по ярёмной вене рубящим ударом каратэ. Я всё никак не приду в себя, как вдруг она плюхается на спину, ударяя меня по всё ещё ноющему носу тыльной стороной руки.
К счастью, я успеваю перехватить её колено до того, как оно врезается в мои яйца. С трудом. Она тихонько пыхтит от раздражения, потом раскидывает руки в стороны, как будто постель королевских размеров полностью в её владении.
Конечно же, так и есть.
Меня больше тревожит, что и я таким становлюсь.
Перекатываюсь на бок лицом к ней, хотя и держу дистанцию с её беспокойными конечностями. Сейчас мне достаточно простой близости к ней. Никогда раньше у меня не было соблазна рассказать кому-нибудь о своих снах. Прижаться к ней головой и просто поговорить. Об Алексе. О том дне. О Богом забытой войне, разрушившей мою жизнь и забравшей жизни многих других. Об афганских мятежниках и их смертоносных ножах. О том, как мой лучший друг, окровавленный и едва дышащий, спас меня ценой своей жизни.
Я вытягиваю руку, укладывая пальцы ей на ладонь, пока она спит, и стараюсь позволить этому простому контакту с другим человеком забрать все плохие воспоминания. По крайней мере пока.
Видимо, это срабатывает, потому что просыпаюсь я почти с рассветом.
По моему лицу расплывается улыбка, когда я понимаю, что Оливия по-прежнему в моей постели, пусть это и не одна из тех эротических сцен, где парень с девушкой засыпают только для того, чтобы проснуться сплетёнными друг с другом. Нетушки. В нашем случае она, растянувшись во все стороны, оставила мне лишь крохотный кусочек моей же кровати.