Слова: сказанные и прочитанные

Феоктистов Геннадий

Поэзия – это преодоление (борьба) жизни в стремлении обратить её в вечность – смерть.

Преступность – это «карнавал» нашего прошлого.

Память – это ожидание ожиданного, произошедшего ожидаемого.

Любовь – разновидность сублимации полового инстинкта, отягощенная социальными ограничениями виртуальной реальности существования.

Любовь – высшая степень доверия. Влюблённый раскрыт полностью, и весь мир воспринимает таковым. Вспомним Отелло.

Настоящее завершается смертью – вечным прошлым. В этом смысле неизменность

прошлого переходит в вечность «настоящего».

Методы изучения прошлого и будущего, по существу, не отличаются между собой: прогноз – точечная проверка фактами – интерпретация – обобщение (часто расширенное) – и вновь прогноз.

Личность начинается с осознания своей индивидуальности, но реализуется в умении ею управлять и целенаправленно проявлять её во внешней манифестации.

Юмор не создает целостной картины мира. Сатира её уничтожает.

Прятаться от мира надо там, где ты «не существуешь», т. е. в гуще мира, в его «толпе».

Для китайского мышления категории «дальнего» и «далекого» имеют первостепенное значение как атрибуты «Единого». «Ближнее» предполагается существованием «Единого» и в этом качестве в него входит. Отсюда, интерес к личности проявляется лишь в связи с приобщением к «Единому».

Для русского самопознания очевиден абсолютный примат внешней государственности, а не внутренней культурной идентичности. События ХХ века лишь подтверждают тот факт, что русские так и не осознали себя автаркической общностью. Они до сих пор пребывают в состоянии «социального небытия».

«Вечные вопросы» именно потому и остаются вечными, что на них не существует ответа в силу некорректности постановки этих вопросов.

Человек склонен скорее переоценивать свою способность к познанию, чем недооценивать.

Лишь троечники двигаются в истории. Порой весьма активно. А двигают её гении. Иногда, они отличники.

В сущности, родителей и детей ничего не связывает, кроме общих воспоминаний об их детстве.

Время человечества есть дерево, растущее из единого корня, каждая веточка которого оканчивается сухим отростком смерти конкретного человека, но у основания которой обязательно возникает живой побег детской поросли.

Он слишком обостренно воспринимал жизнь, чтобы продолжать жить.

Возвращение иллюзий часто заменяет реальность жизни.

Забыть можно всё, если есть в запасе вечность.

Самоубийца умирает, по крайней мере, трижды: для общества, для себя и для бога.

Безнравственно быть бедным. А жаль …

Интеллектуальное холуйство является родовой чертой российской интеллигенции.

Любовь и смерть идут рядом, погружая сознание в небытие.

Свет в предсмертном туннеле возвращает человека в последний миг его земного бытия к световому шоку, испытанному им по выходе из материнского лона. Между этими двумя вспышками проходит вся жизнь: первый раз – наяву, второй раз – как последнее «прости».

… именно в состоянии наивысшего сексуального

экстаза у любовников растворяются барьеры их собственной индивидуальности и они действуют как первичный мужчина и первоженщина, и, в конечном счете, сливаются в невызывающем мыслей экстазе, который растворяет их половую индивидуальность. То есть при каждом оргазме любовная пара, по своему, опрокидывается в исходную точку человеческого существования, отталкиваясь от которой дитя их любви проходит путь эволюции в обратном направлении.

Еще раз: «Нужно радоваться тому, что имеешь, и не сожалеть о том, тем не суждено обладать».

Без денег нет ни милого, ни шалаша, ни рая, – «естественная» мораль нашего «естественного» общества.

Групповые инстинкты до сих пор прорываются через плотный покров индивидуальности, хотя бы, в формах пузырей преступных банд, наркоманов, музыкальных стадных сборищ и т. д.

Наиболее близки к равноправию в любви гермафродиты.

В западном менталитете выявляются две доминирующие линии: стремление к самоизоляции индивидуума в приближении к абсолютной свободе и экономическая (как следствие, политическая) потребность общности, прикрытая психологической установкой достижения этой потребности через самоутверждение.

Любые реформаторы христианства, стремясь проникнуть в его сокровенное, обращались к его истокам, к Ветхому Завету, вольно или невольно, тем самым, сближаясь с иудаизмом.

На болоте индивидуализма и расцветают кикиморы и клише современной культуры. Они там «свои», «естественны».

В современной политической философии выделяются два крайних течения: одно из них отдает абсолютный приоритет правам личности, второе – столь же абсолютный авторитет правам коллектива. Истина, как всегда, лежит посередине.

Большевики, овладев Россией, ожидали полноценного ребёнка – социализма, но грубое изнасилование привело лишь к выкидышу. Но это не значит, что отныне нужно похоронить надежды на рождение нормального ребенка.

Чёрт – это часть моего действительного «я». Бог – тоже «я», но недостижимый. Красота указывает путь от первого «я» ко второму.

Наиболее полное выражение мужественности – раствориться в активном наполнении Вселенной своим «я».

Христианская любовь к Богу имеет наднравственный по отношению к нравственности индивидуума характер; приобретая черты «материнской», она становится, по существу, безнравственной.

Максимальное развитие собственной индивидуальности требует максимального взаимодействия с другими индивидуальностями вплоть до её растворения, отрицания.

Нравственность государства носит системный, надчеловеческий, характер. Политик должен всегда руководствоваться этим обстоятельством, поэтому, с точки зрения обывателя, он всегда аморален. Попытки декларировать или подменить системную нравственность государства индивидуальной моралью отдельной личности приводят неизбежно к популизму.