Словацкие сказки
Шрифт:
— Редкого сита, редкого сита! — послушно повторил Егорка и побежал полем на ярмарку.
А в поле пахари ниву пахали — жито сеять. И один уж засыпал зерно в сеялку, сеять собирался. Нагнулся он над сеялкой, а мимо паренек идет, что-то бормочет. Прислушался пахарь и слышит:
— Редкого жита, редкого жита!
— Вот я дам тебе редкого жита! Как ты смеешь мне такие слова говорить?
Рассердился пахарь — был он из шляхтичей — схватил сошник и отколотил его как следует.
—
— Побольше вам этого добра, побольше вам этого добра! — забормотал Егорка и побежал дальше. Видит, перед корчмой два мужика дерутся. Услыхали они, что он бормочет.
— А, ты над нами издеваться! — кричат. — Язык за зубами держать не умеешь?
Накинулись на него и надавали ему тумаков. Егорка замолчал: после второй взбучки он совсем забыл, зачем его мать послала. Заплакал и домой пошел.
— О чем ты, Егорушка? — спрашивает мать.
— Да меня поколотили.
— За что?
— За то-то и за то-то.
— Ах ты, дурачок. Что же ты не убежал?
— Да я и убежал. Видишь, домой пришел.
— Ну и хорошо, что ты вернулся. Я ведь тебе денег не дала. Надо было взять с собой вот это полотно. Возьми его и пойди продай, а потом купишь, что я тебе сказала. Я и соседке объяснила — что; она тебе напомнит. Ступай скорей. Но ежели кто с тобой не станет разговаривать, а будет стоять столбом, тот ничего не купит. Ты рассчитывай на такого, который тебе что-нибудь ответит.
Пошел Егорка, видит: столб стоит. Постоял он возле столба, тот — ни слова.
— Ну, ты, видно, не купишь.
Пошел дальше, подходит к другому столбу, со всех сторон подпертому.
— Купишь или не купишь? — спрашивает, кивнув ему.
Столб заскрипел.
— Ну ладно. Коли покупаешь, бери.
Обвязал столб полотном и — домой.
Мамаша кричит:
— Ну, что такое опять?
— Да ничего. Продал я полотно. А за деньгами завтра велели прийти.
— Ну и дурак же ты! Ведь тебя надули. На, возьми полтора крейцера, купи хоть сковородку. Мне не на чем даже жарить.
Бежал он, бежал со своими полутора крейцерами, прибежал в город, схватил сковородку, кинул деньги на землю — и назад. Смотрит, на дороге хорошенькая птичка прыгает. Принялся он ее ловить, да в лесу за ветку чем-то зацепился. Что за притча? Обернулся и только тут увидел, что сковородка-то на треножнике.
— Ах ты, гадкая сковородка! Будешь ты у меня тут еще цепляться! Да ты на трех ногах скорей домой добежишь, чем я на своих на двоих. Марш!
Поставил он ее на землю, а сам за птичкой. Но так и не поймал. Уморился, домой пошел. И еще со двора кричит:
— Матушка, а сковородка прибежала домой?
— Ах ты, Егорушка-дурачок! Да как же она может прибежать, когда у нее ноги не двигаются?
Так вот и билась мамаша со своим Егоркой-дурачком. Наконец решила: «Надо его женить. Может, жена его исправит…»
И послала его на смотрины в другую деревню.
— Ступай, — говорит, — в село Дураково к Катруше, чья мать к нам ходит. Они уж знают, что ты придешь. Только там сиди как следует, не сделай опять какой глупости.
Пришел он в село, возле каждого дома останавливается, смотрит, не тот ли: сам не знает, в какой ему нужно. На его счастье, там уж все договорено было; мать Катруши сидела на завалинке, и только его увидела, позвала в дом. Вытерла ему место на скамье, усадила за стол. Спекла она дорогому гостю в золе яичко вкрутую, положила на тарелку и принялась потчевать. Раз десять кланялась, но Егорка так и не притронулся к угощению: сидит и жмется, как красная девица. Что с ним будешь делать? Положила она яичко ему в карман и отправила парня домой.
— Ну как? — спрашивает мать.
— Да что ж? Приняли меня ласково: вытерли место, где мне сесть, яичко в золе испекли. Смотри, вот оно.
— Что ж ты его не съел?
— Да ведь вы сами мне наказали: сиди как следует и больше ничего не делай.
— Ах ты, Егорушка-дурачок! Да ты должен был хорошенько облупить яичко, на четыре части его разрезать, каждый кусок на острие ножа наколоть, положить себе в рот и съесть. Вот это и было бы как следует.
— Ладно, ладно, — ответил Егорка. — В другой раз так и сделаю.
Пришел он в другой раз на смотрины, а ему там насыпали гороху. Угощают его: на, мол, погрызи. Он по одной горошинке из миски возьмет, каждую положит перед собой, с каждой шкурку как следует обдерет, каждую ножом на четыре кусочка разделит. Но как только стал на острие ножа накалывать, каждый кусок в мелкие крошки по скатерти разлетается.
«Экая напасть! Ах ты, чтоб тебя!» — думает Егорка, не зная, как ему быть. А пригожая Катруша села в сторонке на лежанку и губы себе кусает, чтобы не засмеяться громко.
Вернулся Егорка домой надутый, сердитый.
— Ну, как дела?
— Там насмех меня подняли.
— Почему же?
— Да я так делал, как вы мне говорили: с каждой горошины кожуру снимал, каждую на четыре части разрезал, каждый кусочек на нож накалывал…
И замолчал, залившись слезами. Сказал только, что больше туда не пойдет.
— Ах ты, дурашка! Да почему ж тебе туда не пойти? Ведь это дело легко поправить. Надо было горошины в руку брать да в рот себе класть, — знаешь, как мы дома горох грызем…