Словами огня и леса Том 1 и Том 2
Шрифт:
— Ммм… Этле, я… всегда рядом, — сказал не то, что собирался. Признаться сестре, которая куда смелее, что и сам их боится? Что это — Юг, где они в одном положении… и что его тоже напугал один из встречавших на площади, тот, с лохматой челкой, с глазами зверя — и уж он точно смотрел на Айтли. Так, словно сидит на цепи — и стоит лишь ослабить ее — кинется и разорвет горло.
— В конце концов, тут красиво. И покои нам отвели вполне привлекательные, — покосился на узор полога — энихи охотится на оленя. — Будем учиться, развивать свой дар, как это делали дома. О Юге узнаем как можно больше, пригодится еще. И тут нам обещали доступ к старым рукописям, представляешь, у них тоже кое-что
— Перестань, — Этле села. — У меня от этих запахов голова кружится — тяжелые, приторные… и воздух тяжелый, в горах он куда прозрачней. И душно тут… А что до гордости, так вот как скажу. Я хотела не власти — всего лишь любить и быть любимой. Ты вспомнил, что я вошла в возраст невесты, о да. А после Юга на меня ни один мужчина иначе как с жалостью не посмотрит — неужто считаешь подобное верхом мечтаний? Может быть, и брачный союз мы заключим с кем-нибудь, но он всегда будет жалеть — и презирать, наверное. Побывав в логове хищника, поневоле унесешь на себе его запах.
— Ну хватит уже самой себя запугивать! — возразил Айтли, и устыдился резкого тона. Но это подействовало.
Девушка обхватила колени руками и, пытаясь успокоиться, чуть слышно запела песенку, слышанную не раз от Илы, няньки детей Лачи, которая, пожалуй, единственная баловала близнецов в тот недолгий срок, пока была рядом.
“Куда уходишь, золотое жаркое солнце?
Никто не знает, куда ты уходишь ночью,
Стану я большой черной птицей,
Расправлю сильные крылья -
Нагоню солнце у самого заката.
Станешь ты цветком белым,
Роняющим сладкие слезы,
Цветком, что растет у порога…”
Время двинулось дальше — неспешно, хотя и не слишком лениво.
Даже здесь, под прикрытием стен, они чувствовали себя выставленными без одежды на площадь. Да еще каждый из Совета, якобы под видом вежливого знакомства, обязательно приходил и разглядывал близнецов. Ни тот, ни другой не сомневались — их показная высокомерная холодность не обманывает южан. От бесцеремонности хозяев Асталы был один щит — в упор не замечать насмешек, не позволять прикасаться к себе, всегда учтивостью чрезмерной подчеркивать — хотите, чтобы вас считали людьми, держитесь как люди, если чудом сумеете. Бронзовые лица уроженцев Асталы были в общем похожими на лица эсса, но вот глаза… неестественно яркие радужки Сильнейших пугали. Это было некрасиво, это предупреждало об опасности, как яркая расцветка ядовитых лягушек. Все фигуры гостей в сочных цветов одежде и оплечьях, украшенные звенящим металлом, сливались в какого-то одного человека, олицетворявшего в себе все пороки Юга. И говор у него был резковатый, неспокойный, казалось, равно готовый уйти в смех, и в рыдания, и в проклятья.
Близнецам дали по паре прислужников, но и брат, и сестра предпочитали по возможности избегать их общества. Айтли поначалу пытался расспрашивать, но с грустью убедился — к нему приставили то ли совсем простаков, то ли, напротив, скрытных соглядатаев себе на уме. Ну их совсем…
Пища здешняя северянам тоже не нравилась — много овощей и мяса и почти нет зерна; потом узнали, что это знак уважения, ведь простыми лепешками питается простонародье. Часто давали напиток из молока вместо травяных отваров, хотели напомнить о Тейит, где молоко грис было делом обычным. Этле этот напиток терпеть не могла, как и молоко дома, брату внезапно понравилось, и толстуха-повариха рада была приносить и расхваливать питье.
Ее звали Ашиноль, она таскала в ушах такие огромные золотые серьги-кольца, что странно, как мочки не обрывались. Золото было “живым”, и пальцы сами тянулись к нему — прикоснуться, выпить Силу. Все равно ведь она ничего не заметит. Но вдруг заметит? Не стоит злить южан…
Вечером первого дня Айтли открыл клетку с почтовыми голубями, задумался — и вывел на куске ткани несколько знаков, удостоверяющих — путешествие закончено благополучно.
Теперь только надежда на север и особенно родственников… но это писать было не обязательно.
**
Тейит
В отличие от детей Юга, которых обычно звали по имени, у северян вместо имен в ходу были прозвища, и не по одному зачастую. Так, Шима называли Медвежонком, а мать его — Танитау, что означало “Заблудившаяся и печальная”. Легко сочинялись они; иные приставали надолго, иных хватало на пару раз. А южанам — да, им хватало имен… по крайней мере, насколько мог понять Огонек.
Одно только прозвище слышал часто в Астале. Странно вышло: огненное, и полукровку назвал схоже, будто поделился. И вправду ведь поделился — Силой… Пусть она исконная полукровкина, пробудить помог, вытащил из такой глуби, о которой и не думали служители Домов Солнца, проверяющие детей…
Опираясь подбородком на скрещенные руки, Огонек лежал на камнях, смотрел на дальние горы, ловил прилетающие оттуда запахи. В Тейит жил ветер — один, или много ветров, поющих, постоянно сплетающихся в узор или сложную прозрачную косу.
Ветер пасся на полях, огромным языком лизал злаки, отчего те клонились к земле. Кайма с мелкими зернами — из них варили густой суп; каппи с колосками — метелками. В травянистом кустарнике чимма тоже бродил ветер, шурша листьями и сбрасывая на землю маленькие иссиза — черные ягоды.
И бобы тут росли, более мелкие, чем в долине.
Огонек порой забывал, каковы запахи и краски Асталы — вспоминал только, когда ночами снились приятные и неприятные сны, на сей раз о прошлом, которое помнил — и когда Атали в очередной раз указывала ему, что Сила Огонька — Сила южная.
Но хоть девочка и пыталась укорить его этим, Огонек сомневался, что предпочел бы северную; да, она была интересна, понять ее не представлялось возможным — много-много разных способностей, но большинство весьма ограниченных. Словно в природе: есть колючая лиана, есть молочай, есть орешник, да и те можно делить и делить — у того же орешника ствол, плоды, листья… Больше всего подпитку способностям давало золото, но полезны были и разные самоцветы, а Солнечный камень помогал Силу хранить. Все вместе — каменный муравейник Тейит — выглядело великолепно, внушало огромное уважение слаженностью своей, мощью. Сколько поколений прошло, чтобы наладить такое??
Впрочем, здесь только с Атали могли бы спорить об этом — а знакомых прибавилось.
К примеру, невеста Шима, Сули, молчаливая и добрая девушка. Она, хоть и чистой крови, не обладала Силой, даже помогающей лишь в одном ремесле, и к тому же была сиротой. Сули часто приходила в дом Ивы, помогала по хозяйству или просто сидела, улыбаясь застенчиво, и попутно плела какой-нибудь поясок из нитей — женщины Тейит охотно носили подобные пояски.
О себе Ива рассказывала неохотно. Она была нежеланным ребенком — мать ее, живя в местах добычи хрусталя, встретила пару пришлых охотников… так появилась Ива. С малолетства ей давали понять — низшая, выродок, живущая здесь из милости. Плод насилия женщины предпочитали вытравить из собственного чрева, но не дать себе опозорить себя и семью. А если сами женщины опасались, находились доброжелатели. И все же она появилась на свет и даже нашла себе спутника — простого каменотеса, доброго, хоть и недалекого умом. Он умер, когда Шим был подростком. Вот и вся жизнь…