Словарь современного молодежного жаргона
Шрифт:
Баррали очень хорошо знал эту одержимость, потому что прожил с ней более сорока лет. Глядя на труп своего старого коллеги в ванне, залитой кровью, он задумался о болезни, что заразила Маурицио. Первородный грех, как он это называл: тот первый насильственный контакт с тьмой, который знаменует собой перелом в жизни полицейского. Как бы то ни было, убийство Долорес, должно быть, пробудило в Ниедду плохие воспоминания, демонов, которых он так и не смог победить. К тому времени тьма взяла над ним верх.
Баррали перекрестился и вернулся на кухню, где Раис и Ева пытались утешить Паолу Эрриу – та находилась в шоковом состоянии.
– Он написал что-то перед смертью? – спросил Морено Кроче.
Инспектор показала ему сообщение, которое ей переслала Паола.
Баррали мрачно кивнул. Затем положил руку на плечо плачущей женщины и прошептал ей, чтобы она была сильной. Когда он вышел из дома, два инспектора последовали за ним.
– Вы когда-нибудь видели такое?
– Почему ты спрашиваешь меня об этом? – опешил Морено, бросив вопросительный взгляд на Мару.
– Потому что ты не выглядишь сильно удивленным, Морено. Кажется, что ты этого ожидал, – сказала Раис. В тот момент она обменяла бы свою почку на сигарету, но обещание, данное дочери, победило эту тягу.
– Только один раз, – ответил полицейский. – Несколько лет назад.
– Все эти фотографии Долорес… Как будто он искал искупления, – сказала Ева.
– Я тоже так думаю, – согласился Баррали, поигрывая ручкой своей трости. Он был сильно обеспокоен и ощущал, что Маурицио был лишь первым из них, кого это дело ударило с такой жестокостью. И он также знал, откуда исходила эта угроза: из прошлого.
– Не сочтите меня сумасшедшим, но Ниедду присутствовал на месте преступления в восемьдесят шестом. Он видел то убийство, хотя был очень молод.
– Что ты хочешь сказать? – спросила Раис.
– Что все идет оттуда. Все это зло, все это беспокойство исходит из прошлого. Как будто эти старые случаи породили достаточно хаоса, чтобы нарушить равновесие даже в ближайшие годы.
– Прости, я не понимаю, – смешалась Раис.
– Некоторые, более поверхностные, сказали бы, что это проклятие, – попытался объяснить ей Морено. – Я считаю, что убийство нарушает жизненный баланс, и, если этот баланс каким-то образом не восстанавливается, отсутствие справедливости создает хаотические волны, которые катятся по жизни всех нас: полицейских и жертв. Необезвреженное зло порождает еще больше зла на бесконечной спирали.
– Хорошо, ладно, – сказала Мара, кивая в знак согласия.
– Не смотри на меня так. Я не выжил из ума, Раис. И если ты думаешь, что я ошибаюсь, к сожалению, ты переосмыслишь эти слова, потому что Маурицио всего лишь первый, – сказал Баррали, заволновавшись. – Я буду ждать вас в машине.
Два инспектора смотрели, как он уходит к автомобилю Мары.
– Ты слышала? У нас тут философ. Ницше под сардинским соусом, – прокомментировала Раис.
Кроче не хватило смелости сказать ей, что, по ее мнению, Баррали прав. Она чувствовала кожей негативную силу, созданную смертью Долорес: это было похоже на ток, которым она, казалось, была пропитана.
– Мы потеряли ценного союзника и друга, – сказала Ева.
– Я бы сосредоточилась на этом. Единственный способ попрощаться с ним – закрыть эту историю раз и навсегда.
– В этом нет никаких сомнений, – ответила Раис, наблюдая, как криминалисты выходят из дома, освобождая место сотрудникам похоронной службы. – Сначала Долорес, потом Деидда в больнице, а теперь Ниедду… Счет становится все более и более солидным.
Кроче кивнула. Она вспоминала историю Морено начиная с первого убийства, совершенного в 1961 году. «Все началось оттуда», – размышляла она.
«Необезвреженное зло порождает еще больше зла на бесконечной спирали», – сказал Морено. Ева не могла не согласиться: если они хотят остановить жестокий хаос, ворвавшийся в их жизнь, необходимо очиститься от зла, породившего этот раскол. А для этого им нужно найти настоящего убийцу Долорес Мурджа.
Глава 104
Кафе «Духи», вал Сен-Реми, Кальяри
Сказать, что именно смерть Майи стала причиной разлада между ними, было бы неправильно. Что-то сломалось навсегда еще раньше, когда врачи диагностировали у малышки рак. Остеосаркома высокой степени злокачественности: окончательный приговор. Ева поняла, что что-то не так, поскольку в течение нескольких дней Майя просыпалась с синяками и отеками, которые они с Марко не могли объяснить: как будто кто-то избил ее ночью или бросил с кровати на пол. Когда к ней приходили врачи, одного их взгляда было достаточно, чтобы Ева почувствовала, как у нее вырывают душу. Через несколько дней начались боли. Мучительные, непрерывные.
– Как будто собака грызет мне кости, – говорила девочка.
В возрасте шести лет Майя перенесла первую ампутацию и начала курс химиотерапии. Когда специалист показал ей результаты лучевой диагностики, Ева подумала о «розе пустыни», минерале, формирующемся под действием песка и ветра в засушливых районах; все выглядело так, словно у ее дочери скопление кристаллов вокруг легких и других частей тела. Когда педиатр посоветовал ей начать курс онкопсихологии, Ева поняла, что надежды на выздоровление нет.
Именно в этот момент ее отношения с мужем оборвались: Ева не хотела мириться с судьбой дочки и продолжала жить в отрицании, упрямо надеясь, что Майю вылечат. Марко понимал, что отказ от истинной природы болезни и жизнь в пузыре иллюзии причинят еще больше вреда и боли, в первую очередь ребенку.
Ева взяла отпуск и сопровождала Майю на протяжении всего этого испытания, не оставляя одну ни на секунду. Ее отношения с дочкой стали почти одержимыми. Через восемь месяцев после постановки диагноза хирурги были вынуждены ампутировать ей обе ноги. Однажды, когда Марко поднимал дочь, чтобы переложить из коляски в кроватку, он расплакался прямо перед ней. Ева вывела его из квартиры и буквально избила, приказав никогда больше не позволять себе слабость перед дочерью, если он не хочет, чтобы она мешала ему видеться с ней; эти слова увеличили расстояние между ними. Евы, в которую Марко влюбился и на которой женился, больше не существовало – она была подавлена Евой-матерью, опьяненной болью и гневом на все и всех.
Ожидая его в кафе «Духи», на самой красивой панорамной террасе города, откуда открывался вид на весь Кальяри и его залив с вала Сен-Реми, Ева мысленно возвращалась к тем дням безоговорочного страдания; ее реакция исходила из глубокого чувства вины: если Майя родилась с этой болезнью в организме, то каким-то образом виновата она, Ева. Она была ответственна за это. Боли были настолько сильными, что у маленькой девочки развилась зависимость от оксикодона, опиоида, столь же сильнодействующего, как морфин. Ночи сопровождались криками и плачем ребенка…