Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений
Шрифт:
1
…Итак, поезд остановился.
И ровно с этого мига начинаются воспоминания Ивана Корнильевича Милютина, одного из будущих мандельштамовских соседей по бараку:
670
Из стихотворения Инны Лиснянской.
Замолк удар колес по стыкам, но долго еще в ушах не проходило эхо этого стука. Тело еще не привыкло к движеньям после месячного сидения и лежания в запертом товарном вагоне. Ушла на запасной путь длинная змея красных вагонов, с решетками, пулеметами и прожекторами. Две тысячи людей были выстроены в колонну по пять человек, окружены конвоем и собаками и куда-то пошли. Впереди ожидало пространство, окруженное забором, колючей проволокой, вышками. Широкие ворота. На воротах висел какой-то лозунг. Какой – уже ушло из памяти. Началась передача от дорожного конвоя – охране
Состав поезда влился в отгороженную зону. Где была эта зона, сейчас трудно сказать. Стояли какие-то брезентовые палатки и палатки из досок. Сначала отделили «политических» от «урок». Это было большое облегчение. Осталась своя среда. Среда людей, в которой трудно было встретить человека без высшего образования, большого политического прошлого. Перед моими глазами промелькнул знакомый заместитель наркома. Встретил и других, знакомых по газетам. Но тогда ничего не интересовало. Чудовищное унижение поглотило внутри всё. Отдельных «контриков» погнали еще в какую-то зону. «Привет огонькам большого города» – насмешливо встречала нас обслуга зоны. В зоне стояли четыре довольно капитальных барака (сараи без окон). Внутри сплошные нары в три яруса. [671]
671
Милютина, 1997. См. также: Пейрос И.И. Из архива памяти / Публ. И.И.Пейроса // Архив еврейской истории. Т.5. М., 2008. C.63.
Тысячи пар глаз встречали новичков за воротами контрольно-пропускного пункта. Очень эмоционально описывает картину прибытия мужского этапа Евгения Гинзбург в своем «Крутом маршруте»:
Нас не гонят от проволоки, отделяющей нашу зону от мужской. И мы смотрим, смотрим, не отрывая глаз, на плывущий перед нами мужской политический этап. Они идут молча, опустив головы, тяжело переставляя ноги в таких же бахилах, как наши, ярославские. На них те же ежовские формочки, только штаны с коричневой полосой выглядят еще более каторжными, чем наши юбки. И хотя мужчины, казалось бы, сильнее нас, но мы все жалеем их материнской жалостью. Они кажутся нам еще более беззащитными, чем мы сами. Ведь они так плохо переносят боль (это было наше общее мнение!), ведь ни один из них не умудрится так незаметно выстирать бельишко, как это умеем мы, или починить что-нибудь… Это были наши мужья и братья, лишенные в этой страшной обстановке наших забот.
– Бедный, и пуговку некому пришить… – вспомнил кто-то эту формулу женской любви из раннего эренбурговского романа.
Каждое лицо кажется мне похожим на лицо моего мужа. У меня уже ломит виски от напряжения. Кругом меня все тоже вглядываются. И вдруг…
Вдруг кто-то из мужчин, наконец, заметил нас:
– Женщины! НАШИ женщины!
Я не умею описать того, что произошло потом. Не нахожу слов. Это было подобно мощному электротоку, который разом одновременно пронизал всех нас, по обе стороны колючей проволоки. Как ясно было в этот момент, что в самом сокровенном мы все похожи друг на друга! Всё подавляемое в течение двух долгих лет тюрьмы, всё, что каждый поодиночке носил в себе, вырвалось наружу и бушевало теперь вокруг нас, в нас самих, казалось, даже в самом воздухе. Теперь и мы, и они кричали и протягивали друг другу руки. Почти все плакали вслух.
– Милые, родные, дорогие, бедные!
– Держитесь! Крепитесь! Мужайтесь!
Кажется, такие или приблизительно такие слова кричали с обеих сторон [672] .
672
Гинзбург Е.С. Крутой маршрут: Хроника времен культа личности. М., 1991. С. 259–260.
2
Что же представляло собой место назначения этапа – пересыльный лагерь УСВИТЛ [673] ?
За аббревиатурой скрывалось Управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей – административная структура Дальстроя. Сам же Дальстрой был могущественной организацией и самым что ни на есть государством в государстве, своего рода «Ост-Индской компанией» ОГПУ–НКВД, независимой от всяких там местных властей. Основанный в 1932–1933 годах для комплексного освоения и эксплуатации природных ресурсов северо–востока Сибири, он обрел и проявил себя главным образом в колымском золоте. В течение почти двадцати лет [674] Дальстрой ежегодно получал почти по сотне тысяч «зэков», или зеков [675] , но из-за высокой смертности их общая численность редко превышала 200 тысяч душ. Всего же за 1932–1956 годы в системе Дальстроя перебывало не менее 2 миллионов человек.
673
С легкой руки журналиста Э. Белтова, занимавшегося в конце 1980-х гг. репрессированными писателями, за этим лагерем «закрепился» еще и номер: «3/10». Однако сам Белтов ни разу не назвал источник своих сведений, а иные подтверждения такой дополнительной нумерации нам неизвестны. См.: Белтов Э. Вторая катастрофа. Евреи – жертвы ленинско-сталинского террора. В 2-х тт. Иерусалим, 2007. Не назывался он и «Вторая речка», хотя был и такой лагерь – непосредственно возле одноименного разъезда, очень небольшой.
674
В 1953 г. имущество Дальстроя было передано Министерству горнорудной промышленности.
675
Эту аббревиатуру когда-то знали все, но сейчас, слава богу, не каждый: она происходит от «з/к», что означало «заключенный-колонист», или, фактически, просто «заключенный».
Первым начальником Дальстроя был «воспетый» Шаламовым Эдуард Петрович Берзин (1893–1938), начинавший еще в 1931 году на строительстве Красновишерского целлюлозобумажного комбината: его арестовали 29 ноября 1937 года, в поезде Москва–Владивосток, на станции Александров, и расстреляли 1 августа 1938 года. Вторым – с 21 декабря 1937 по октябрь 1939 гг. – был старший майор гб Карп Александрович Павлов (1895–1957, покончил жизнь самоубийством), третьим – комиссар гб 3 ранга Иван Федорович Никишов (1894—1958), задержавшийся в Магадане до декабря 1948 года. При Павлове начальником УСВИТЛа (с декабря 1937 по сентябрь 1938 гг.) был Степан Николаевич Гаранин (1898—1950), прославившийся своей безудержной жестокостью и арестованный в сентябре 1938 года [676] .
676
После пыточного следствия в Магадане Гаранин был переведен в Москву, а с мая 1939 г. находился в Сухановской тюрьме, но вину не признал. Осужден ОСО при НКВД СССР в январе 1940 г. «за участие в контрреволюционной организации» на восемь лет ИТЛ; впоследствии срок заключения был во внесудебном порядке продлен. Умер в 1950 г. в Печерлаге МВД. Реабилитирован в 1990 г. как осужденный внесудебным органом.
Место для пересыльного лагеря было выбрано безлюдное и доступное: бараки оседлали пологий южный склон Саперной сопки [677] , так что из лагеря хорошо было видно и море (Амурский залив), и таежные сопки; естественной границей служил и обрывистый берег Амурского залива. С юга лагерь был ограничен нынешней Днепровской улицей, с севера – Печерской, а с востока – Областной, долгое время служившей северным выездом из города [678] .
677
Однако северный склон сопки был достаточно крут; внизу протекала речка Саперка, ныне забранная в трубу.
678
Ныне территория и железнодорожной станции, и лагеря, и причала находится в пределах городской черты Владивостока. Сегодня «Вторая Речка» – это название большого микрорайона города, а место, где располагался сам лагерь – небольшая бывшая долина речки Саперки на склонах Саперной сопки, – называется «Моргородок». Сама территория лагеря и даже его конфигурация в течение длительного времени оберегались и поддерживались так называемым «экипажем» – одной из военно-морских частей Тихоокеанского флота, дислоцировавшихся на территории бывшего лагеря. Из построек 1930-х годов на территории «экипажа» частично, но всё же до самого конца сохранялись здания пищеблока и больницы. В 2007 г. экипаж окончательно ликвидировали, а его бывшую территорию поглотил город – участок отвели под новую городскую застройку.
Приветливым это место не назовешь. «Это был уголок каменистых гор и сопок, на которых не росла даже трава. Территория была обнесена колючей проволокой высоко-высоко. А внутри на горных сопках стояли бараки и натянутые холодные палатки» – так описывал пересылку Ю.И. Моисеенко [679] . Тем не менее пересылка считалась сравнительно благополучным лагерем: обтянутые брезентом добротные бараки из доски-шестерки [680] , трехэтажные нары (в летние месяцы бывал и четвертый «слой» – лежали и на полу), «буржуйка», баня, больница, да и начальство особо не зверствовало – в пределах своей огороженной зоны по лагерю днем можно было свободно передвигаться [681] .
679
Ю. Моисеенко. Как умирал Осип Мандельштам // Известия. 1991. 22 февр.
680
Из-за брезента некоторые поначалу и вовсе воспринимали их как палатки.
681
Фамилия лагерного начальника была Смык, а коменданта – Вайсбург, фамилия заместителя коменданта – Крюков. По словам Е.М. Крепса, Абрам Ионович Вайсбург, из ссыльных (по другим сведениям – полковник), оставил по себе добрую память человека незлобивого; в 1970-е гг. он жил в Ташкенте, где в 1971 г., во время Всесоюзного физиологического съезда, его разыскал и даже посетил его бывший «подопечный» – академик Крепс.
Д.М. Маторин рассказывал, что пересылка на «Второй Речке» состояла из двух частей: в первой находились уголовники, или «урки» (около 2 тысяч человек), во второй – политические, или «контрики», причем во второй части были три различные зоны: мужская (5–7 тысяч человек) [682] , женская (2 тысячи человек) и «китайская» (3 тысячи, по его словам, эмигрантов из Харбина). Итого в лагере – от 10 до 12 тысяч зэков. Между зонами – десятиметровые полосы; женская была огорожена еще двумя рядами колючей проволоки, а «китайская» – забором. Двух– или трехэтажная больница была в «урочьей» зоне; в зоне «контриков» стоял комендантский барак и больничка на двенадцать коек (изолятор).
682
Е.М. Крепс назвал меньшую цифру – 2 тысячи человек – из расчета 100 человек на барак, но, вероятно, он имел в виду лишь одну из зон. В мужской зоне было два ряда по 10 бараков, нары в бараках двухэтажные (физик Л. говорил о трехэтажных нарах). В.М. Меркулов говорил о 40 тысячах зэков в пиковые периоды (по прикидке Ю.И. Моисеенко – около 20 тысяч страдальцев).
Зимнее население лагеря было, конечно, много меньше. Согласно инженеру Н.Н. Аматову, прибывшему в лагерь 31 декабря 1937 года, новый 1938 год там встречало около 3 тысяч человек [683] .
По В.Л. Меркулову, лагерь делился на три зоны: две каэpовские (то есть «контриков») и одна «китайская» (для китайцев Приамурья). Та часть лагеря, где содержались «контрики», называлась «Гнилой угол», или «Тигровая балка». Эти зоны были окружены колючей проволокой; на ночь выпускали собак. К первой зоне относились бараки с 1-го по 6-й, ко второй – с 7-го по 14-й, «китайская» зона включала еще шесть бараков. К первой зоне примыкало два женских барака. В центре была больница и душ с холодной водой [684] .
683
Он же утверждал, что в пиковые летние периоды население лагеря могло доходить и до 100 тысяч человек – явное и сильное преувеличение. Сам Аматов работал в так называемом лагпункте № 1 – домике в «китайской» зоне – конструкторском бюро, обслуживавшем нужды города и Дальстроя (своего рода «шарашка» местного значения).
684
И.К. Милютин вспоминал, что души стояли чуть ли не в чистом поле, безо всякого заграждения.
В бараках мужской зоны, согласно Милютину, размещалось по 600 человек [685] .
Женская зона представляла собой огромный огороженный колючей проволокой и основательно загаженный двор, пропитанный запахом аммиака и хлорной извести. Колоссальный барак с тремя ярусами нар был царством клопов и вшей [686] .
Собственно, жирные бесцветные вши и крупные черные клопы господствовали по всему лагерю, переползая из зоны в зону. А с ними «заодно» расползались тиф и дизентерия – и косили, косили людей, высвобождая нары и лучшие места в бараках для всё новых и новых последующих.
685
Милютина, 1997. С. 343.
686
Гинзбург Е. Крутой маршрут. Даугава, Рига, 1988, № 11, с. 3–16. Е. Гинзбург прибыла на пересылку в июле 1939 г.