Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений
Шрифт:
Но массовый, хотя отнюдь и не систематический характер, реабилитация приняла только при Н.С. Хрущеве, личная власть которого постепенно утвердилась в начале 1954 года. Хрущев охотно использовал реабилитацию и как инструмент в борьбе за власть: та стремительность, с которой реабилитировали участников т.н. «ленинградского дела», совершенно неотрывна от его борьбы с Маленковым. [827]
Перевод реабилитации на рельсы массовости связан с установлением, начиная с 1 сентября 1953 года, судебного порядка пересмотра дел: Верховный Суд СССР получил право пересматривать по протесту Генпрокурора СССР решения коллегии ОГПУ, Особого совещания и двоек и троек, со временем был введен и упрощенный порядок. В 1954 году органы прокуратуры получили право затребовать из КГБ архивно-следственные дела.
827
Реабилитация
Не меньшую роль играла и политическая воля партийного руководства: в мае 1954 года начала работу так называемая «Комиссия Поспелова» – Центральная комиссия по пересмотру дел осужденных за «контрреволюционные преступления», содержащихся в лагерях, колониях, тюрьмах и находящихся в ссылке на поселении. Ей было предоставлено право пересматривать дела на лиц, осужденных Особым совещанием при НКВД–МГБ или Коллегией ОГПУ. Аналогичные комиссии были созданы на местах, их наделили функциями пересмотра дел осужденных двойками и тройками НКВД. [828]
828
Для изучения положения спецпоселенцев была образована комиссия под председательством Ворошилова, результатом деятельности которой стало известное постановление «О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпоселенцев» от 5 июля 1954 г.
Сам механизм принятия решений о реабилитации был многоступенчатым:
Прокурорам, следственным работникам, военным юристам полагалось провести так называемую проверку дела, в ходе которой собиралась разнообразная информация о репрессированном, вызывались свидетели, запрашивались архивные справки. Особую роль при этом играли справки Центрального партийного архива, в которых отмечалась принадлежность репрессированного лица к той или иной оппозиции либо отсутствие таких данных.
Проводивший проверку работник составлял заключение. На основании этого документа Генеральный прокурор СССР, его заместители, Главный военный прокурор вносили (а могли этого и не делать) на Пленум, Коллегию по уголовным делам или Военную коллегию Верховного суда СССР протест по делу. [829]
829
Реабилитация: как это было, 2000. С. 9.
Определение же выносил суд. И оно тоже совсем не обязательно было реабилитационным. Охотнее всего суд ограничивался переквалификацией предъявленных обвинением статей и, соответственно, изменением меры наказания и т. п. – все эти послабления реабилитацией еще не являлись.
23–25 июня 1955 года в Москве состоялось совещание руководящих прокурорских работников, в котором приняли участие около четырехсот работников аппарата Генпрокуратуры и прокуроров с мест, то есть тех, от кого зависело главное – реализация политики реабилитации.
Скорее всего, именно эти дни и это совещание имела в виду Надежда Яковлевна, когда писала:
Новая эпоха началась с того дня, когда мы шли с ней по улице – в церковный садик, куда я водила ее гулять, – и заметили на улице множество шпиков. Они торчали из всех подворотен, всюду и везде. «Это за нас, а не против нас, – сказала А.А., – вы не бойтесь – там что-то делается хорошее». Иначе говоря, это шло какое-то совещание, предварявшее знаменитый съезд. [830]
830
Мандельштам Н. Об Ахматовой. М., 2008. С. 116 (XX съезд КПСС состоялся 14–25 февраля 1956 г. в Москве, на нем Н.С. Хрущев выступил с разоблачениями культа личности И.В. Сталина).
На совещании с докладом «О мерах по дальнейшему укреплению социалистической законности и усилению прокурорского надзора» выступил Генеральный прокурор СССР Р.А. Руденко. Он говорил сразу о двух крайностях в практике реабилитации – и недопустимой ее жесткости, и о недопустимой ее мягкости:
В ряде случаев решения об оставлении ранее вынесенных приговоров и постановлений в силе принимаются без необходимой проверки доводов жалобщиков, только на основании материалов дела, в то время как имеющиеся данные свидетельствуют о необходимости проверки материалов следствия. ‹…› В других случаях, наоборот, необоснованно ставится вопрос об отмене приговоров и решений по тем мотивам, что антисоветские действия,
831
Реабилитация: как это было, 2000. С. 222–224, со ссылкой на ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 4013. Л. 12–17.
Сдается всё же, что Анна Андреевна преувеличила оптимистичность происходящего (да и не оксюморон ли это – «шпики», которые «за нас»?).
2
Реабилитация 1956 года по делу 1938 года
Постепенно волны реабилитации, расходясь во все стороны, достигали берегов и литературы и искусства.
Первыми из репрессированных писателей, насколько можно судить, реабилитировали Михаила Кольцова и Исаака Бабеля – соответственно, 8 и 18 декабря 1954 года. А 26 ноября 1955 года реабилитировали, например, В.Э. Мейерхольда. [832]
832
Реабилитация: как это было, 2000. С. 172–173, 270–272, 398.
Калибр этих имен был таков, что решения по ним принимались, судя по всему, в Кремле и на Старой площади, а не на улице Воровского: заслуга Союза писателей тут была минимальной, если вообще была – по-настоящему волна докатилась сюда только после откровений ХХ Съезда.
За этот процесс в Союзе писателей отвечал Алексей Сурков.
В фонде В.П. Гроссмана в РГАЛИ сохранились проекты двух постановлений Президиума Правления СП СССР от 19 июля 1956 года [833] . Они были напечатаны 13 июля, растиражированы в восьмидесяти экземплярах и, надо полагать, разосланы каждому члену правления [834] .
833
РГАЛИ. Ф. 1710. Оп. 1. Д. 131. Л. 1–7.
834
Их дальнейшую, в том числе бюрократическую, судьбу, проследить не удалось.
Первое было посвящено восстановлению реабилитированных писателей в правах членов и кандидатов в члены СП СССР: этот список содержит 91 имя, из них 90 имен – писатели еще живые, а одно имя – писателя умершего.
Второе же постановление звучит, на первый взгляд, несколько странно и даже кощунственно: оно посвящено посмертному восстановлению реабилитированных писателей в правах членов и кандидатов в члены СП СССР. Несмотря на всю макаберность формулировки, смысл в этом постановлении, определенно, был – по крайней мере, социальный: фактически «восстанавливались в правах» не сами мертвецы, а по случаю здравствующие члены их семей – жены или дети. Отныне они приравнивались к родственникам писателей, здравствовавших себе на тот момент, а если и умерших, то в своей постели: всем им причитались определенные – и, в общем-то, по советским масштабам, немалые – льготы и блага, например, постановка на ведомственное (вместо районного) социальное и медицинское обслуживание, вступление в права наследства и т. п. Этот второй список покороче первого – всего пятьдесят девять имен. Но на своем экземпляре Гроссман вписал еще десять имен, и последним среди них, за № 68, – имя Осипа Эмильевича Мандельштама.
Известны, впрочем, и другие списки, составлявшиеся к тому же организациями, много более влиятельными, нежели Союз писателей, – НКВД или Прокуратурой. Так, 7 марта 1957 года Ахматова давала в НКВД свидетельские показания по делу Б.К. Лившица. Ей показали список из 79 оговоренных и оклеветанных писателей (среди них почему-то и Федин), попросив высказаться о каждом [835] . Спросили ее и об О.М., фигуранте и этого дела. Анна Андреевна сообщила следователю, подполковнику юстиции Разумову:
835
См. об этом в позднейшей – 1967 г. – дневниковой записи Л.В. Шапориной (Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. Москва–Торонто, 2005. С. 48). Скорее всего, это были те, кто проходил или упоминался в деле «ленинградских писателей», фигурантами которого, действительно, были и репрессированная Тагер, и нетронутая Ахматова (Шнайдерман, 1996. С. 82–126).