Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений
Шрифт:
Одновременно Панфилов направил в Центральное адресное бюро Управления милиции г. Москвы несколько запросов относительно актуальных адресов лиц, упоминаемых в следственных делах [875] .
Эти запросы принесли несколько удивительный результат: среди тех, чьи имена и адреса не значились в картотеке милиции, были как умершие к тому времени М.С. Петровых, Е.Я. Хазин, А.Э. Мандельштам, Е.Э. Мандельштам и В.И. Нарбут, так и здравствовавшая Э.Г. Герштейн. Вместо Б.С. Кузина отыскался его полный однофамилец, но 1945 года рождения и проживавший в Серпухове. По поводу Н.Я. Мандельштам было получено даже два ответа (второй из Дирекции по эксплуатации зданий № 3 Севастопольского района г. Москвы): они содержали адрес ее кооперативной квартиры на Большой Черемушкинской, а также дату прописки – с 13 декабря 1965 года (данные на апрель 1978 года). Не было адресных сведений и о двух чекистах, представлявших в деле Мандельштама ОГПУ, – ни о Сергее Николаевиче Вепринцеве, арестовывавшем поэта, ни о Николае Христофоровиче Шиварове, допрашивавшем его.
875
Там же. Л. 58–68.
Тогда Панфилов обратился к трем экспертам, хорошо, как ему представлялось, знавши Мандельштама: двум москвичам – писателю Вениамину Каверину и драматургу Иосифу Пруту и одному ленинградцу – историку Льву Гумилеву [876] . Первые двое представили свои письменные отзывы, датированные 13 и 14 июля, а Гумилев дал свой отзыв во время устной беседы с Панфиловым (строго и формально говоря – допроса [877] ).
Так уж сложилось, что именно в это время Гумилев был не в Ленинграде, а в Москве, где его уже искали, да еще и со статьей 127 Уголовно-процессуального кодекса!
876
Почему он не обратился к той же Эмме Григорьевне Герштейн, например, – загадка!
877
Странно, что Д.А. Панфилов пригласил именно Л.Н. Гумилева, старого лагерника со стажем, именно
‹4›
Отзыв В.А. Каверина от 13 августа 1987 года
В следственный отдел КГБ СССР
В. Каверин
Отзыв
Я знал О.Э. Мандельштама с 1920 или 21 года, когда я мальчиком или юношей явился к нему с моими стихами. Он внимательно прочел их при мне, и я был поражен прямотой его отзыва. Он прямо сказал мне, что мои надежды на поэтическое будущее совершенно неосновательны, и посоветовал мне бросить писать стихи. Эта прямота, как я выяснил впоследствии, была характерной чертой Мандельштама. Он никогда не скрывал того, что он думал, и всегда откровенно сообщал свои мысли собеседнику. Мы были люди разного возраста, но впоследствии, будучи учеником и другом Ю.Н. Тынянова, я стал довольно часто встречаться с Мандельштамом, который любил и ценил моего учителя и друга. Тынянов был самого высокого мнения о поэзии Мандельштама и, разумеется, не он один. Прошло много лет с тех пор, как появились его произведения, и теперь каждый русский литератор считает, что не только его поэзия, но и проза, и теоретические статьи – бесспорное украшение русской литературы. Его благотворное влияние на многих молодых поэтов сказалось еще в 20-х годах и продолжает сказываться сегодня. Он принимал деятельное участие в литературной жизни первых двух десятилетий, прошедших после Октябрьской революции, и никогда я не слышал от него ни одного слова, которое бы указывало на то, что он не принимает революцию и не уверен в ее исторической необходимости, сказавшейся, между прочим, и на его собственном творчестве, как и на всей нашей литературе в целом. Таков он был как поэт. Что касается человеческих свойств его, то я бы назвал их несколько странными. Он был гордо независимый человек с высоко поднятой головой, без сомнения, высоко ценил себя, что не мешало ему быть отчаянно смелым. Жизнь он вел, можно сказать, несчастную: зарабатывал, главным образом, публикацией своих произведений и переводами, но часто ему приходилось брать деньги в долг у друзей. Человеку с его гордостью и даже надменностью это было, без сомнения, трудно, но в этом ему помогала его жена.
В конце 20-х годов он жил то в Москве, то в Ленинграде, не знаю даже, была ли у него отдельная квартира. Он был очень близок с Ахматовой, которая так потрясена была его смертью, что, сообщив о ней Тынянову (это было на моих глазах), не могла произнести ни одного слова и на все его вопросы отвечала молчанием, а потом ушла.
В 30-х годах я его почти не встречал. О том, что он написал стихотворение, безжалостно характеризовавшее Сталина, я узнал, когда Сталин звонил Пастернаку и спрашивал его мнение о Мандельштаме. Со стороны Мандельштама это было поступком, совершенно невероятным по смелости, если вспомнить те времена. Не помню, когда именно я узнал об упомянутом стихотворении. Оно в рукописных списках ходило по рукам. Текста его у меня не было. Я прочитал его только лет десять назад. О его судьбе, о высылке в Воронеж мы, разумеется, сразу же узнали и, должен отметить, поразились мягкости приговора. Конечно, мы старались узнать о его положении в Воронеже и первое время получали довольно успокоительные вести. Говорили даже, что он где-то устроился на работу. Не знаю, правда ли это. Вторичный арест был совершенно неожиданным для всех, кто знал и ценил поэта. Но уже всем было ясно, что он едва ли вернется, уже потому, что никто не сомневался в том, что новый арест ни на чем не был основан. Так погиб Мандельштам.
Любой советский поэт согласится со мной, что эта потеря невознаградимая. Его творчество обозначило совершенно новую полосу в русской и мировой поэзии. Он погиб в расцвете лет и сил, и доброе имя его, без всякого сомнения, должно быть восстановлено.
Авторство Мандельштама в стихах против Сталина для меня несомненно. Никто не мог написать о Сталине с такой выразительностью и силой. Да и никто бы никогда не посмел.
Что касается мемуаров его жены, то я, одобрив с большими оговорками первую часть, решительно возразил против второй. Более того. Я написал открытое письмо Н.Я. Мандельштам, которое широко распространилось и в Сов‹етском› Союзе, и за рубежом. В нем я обвинял ее во лжи, клевете, бессмысленном непризнании успехов советской литературы, которая продолжала жить, несмотря на тяжкие удары, нанесенные ей, о несправедливостях и грубостях по поводу таких замечательных писателей, как Тынянов и Булгаков.
Для меня совершенно ясно было, что эта книга продиктована злобой, чувством мщения за неудавшуюся жизнь и вообще мстительностью за ничтожные поступки писателей по отношению к Мандельштаму, поступки, которым она придавала болезненно-преувеличенное значение. Мое письмо было встречено за рубежом, можно сказать, в штыки. Против него выступили многие и, в частности, известный Никита Струве. Конечно, их возражения не убедили меня.
13 августа 1987 года.
В.А. Каверин В. Каверин
Отзыв получен от писателя Каверина Вениамина Александровича, 1902 года рождения, автора нравственно-психологических романов, члена Союза писателей СССР.
Ст. следователь Следственного отдела
КГБ СССР, майор юстиции Д.А. Панфилов
‹5›
Ответы И.Л. Прута на вопросы следователя Д.А. Панфилова от 13 августа 1987 года
В следственный отдел КГБ СССР
Ко мне обратился Ваш сотрудник, следователь т. Панфилов Дмитрий Анатольевич с просьбой ответить на ряд вопросов, связанных с моим знакомством с Осипом Эмильевичем Мандельштамом.
Вопрос первый: Мое отношение к Мандельштаму?
Я познакомился с Осипом Эмильевичем в 1925 году. Будучи журналистом, обслуживающим прессбюро нескольких московских газет, и дружа с рядом писателей, мне неоднократно приходилось присутствовать на выступлениях Мандельштама (в Кафе поэтов, лит‹ературно›-худ‹ожественном› кружке, Политехническом ин-те и др.), а также находиться в его обществе и после окончания вечеров поэзии. Он был на девять лет старше меня, всегда вызывал мое уважение своим безукоризненным поведением (в отличии от некоторых его коллег), удивлял тем успехом, который он имел в самой разнообразной аудитории. Я не могу считать себя знатоком стихосложения, но мне всегда казалось, что в стихах Мандельштама (казалось бы, так мало созвучных с громовыми раскатами революционной поэзии) была большая любовь его к России, к ее земле и ее культуре.
Вопрос второй: Его отношение к действительности тех лет.
На этот вопрос я некоторым образом ответил уже выше. Но хочу добавить: несмотря на то, что к некоторым литераторам О.Э. относился иронически, а иногда и с тревогой – за судьбу русской литературы (в частности, к РАППу), никогда я не слышал из его уст что-либо оскорбляющее или порочащее наше государство.
Вопрос третий: Что я знаю о стихотворении Мандельштама о Сталине? Ничего не знаю, никогда не слышал.
Вопрос четвертый: О повторном аресте О.Э. Мандельштама в 1938 г.
В этом году было арестовано столько писателей, поэтов, журналистов, что в общем потоке трудно было выделить особое удивление по поводу исчезновения Мандельштама. Но всё же какое-то особое сочувствие горю его семьи было высказано, ибо Осип Эмильевич (по своему телосложению и полному отсутствию малейшей физической подготовки) выглядел человеком слабым, отнюдь не готовым к предстоящим ему тяжким испытаниям. Я узнал об его аресте два месяца спустя, ибо находился в командировке: писал пьесу для театра Красной армии. Рассказал мне о событиях Семен Кирсанов. А уж совсем конфиденциально добавил: якобы Борису Пастернаку позвонил Поскребышев и сказал:
– Сейчас с Вами будет говорить товарищ Сталин! – и действительно, трубку взял Сталин и сказал:
– Недавно арестован поэт Мандельштам! Что Вы можете сказать о нем, товарищ Пастернак?
Борис, очевидно, сильно перепугался и ответил:
– Я очень мало его знаю! Он был акмеистом, а я придерживаюсь другого литературного направления! Так что ничего о Мандельштаме сказать не могу!
– А я могу сказать, что вы очень плохой товарищ, товарищ Пастернак! – сказал Сталин и положил трубку.
Иосиф Прут, член Союза писателей СССР со дня его основания.
Москва, 14 августа 1987 г.
Третьим, кого расспросили (точнее, допросили) об О.М., был Лев Гумилев. 18 августа 1987 года А.Г. Губинский [878] поручил начальнику Следственного отдела УКГБ СССР по Ленинградской области полковнику В.И. Третьякову разыскать Л.Н. Гумилева и, в порядке ст. 127 УПК РСФСР, допросить Гумилева Л.Н. по следующим вопросам:
– знал ли он лично Мандельштама О.Э. и в положительном случае, какой характер носили их отношения?
– как отзывалась Анна Андреевна Ахматова о творчестве поэта и какого мнения по этому поводу придерживается свидетель?
– что свидетелю известно о политических взглядах и отношении Мандельштама к советской действительности тех лет?
– читал ли Мандельштам О.Э. ему стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…», и если да, – то когда и при каких обстоятельствах, кто при этом присутствовал и какую это вызвало реакцию у слушателей?
– кто является автором этого стихотворения, если Мандельштам, то чем было вызвано написание им этого стихотворения? [879]
878
Александр Георгиевич Губинский в 1970-е и 1980-е гг. вел дела А. Щаранского, Л. Бородина, Т. Осиповой, Г. Суперфина, Л. Тимофеева и мн. др. В 1980-е гг. – подполковник, начальник группы следственного отдела КГБ. Изымая «Воспоминания» Н.М. на обыске у Г. Суперфина он сознательно прочитывал фамилию Мандельштама как Мендельштам (сообщено Г. Суперфином). В годы перестройки работал в Юридической консультации № 10 Московской коллегии адвокатов.
879
Там же. Л. 95. К письму прилагалась выписка из допроса О.М. в 1934 г.
Ответ из Большого дома на Шпалерной пришел 25 августа, ровно через неделю, причем не от Третьякова, а от его заместителя – В.В. Черкесова, сообщившего: «Принятыми мерами установлено, что Гумилев Л.Н. ‹. . .› в настоящее время находится у своих знакомых в Москве по адресу: Зеленый пр., д. 60/35, кв. 132. Т. 301–32–54» [880] . И уже назавтра, 26 августа, состоялся допрос!
‹6›
Допрос Л.Н. Гумилева следователем Д.А. Панфиловым 26 августа 1987 года
880
Там же. Л. 96.
Комитет Государственной Безопасности СССР
Протокол
допроса свидетеля
«26» августа 1987 г. гор. Москва
Ст‹арший› Следователь СО КГБ ССР, майор юстиции Панфилов
с соблюдением требований ст.ст. 72–74, 157, 158 и 160 УПК РСФСР
допросил в качестве свидетеля
Гумилева Льва Николаевича, род. 1.X.1912 в г. Пушкино Л‹енинградской› О‹бласти›, русский, гр. СССР
Допрос начат в 12.00, кончен в 15.30
По существу дела показываю следующее:
Осипа Эмильевича Мандельштама я не более 2–3 раз встречал в начале 1930-х годов во время его посещений Ленинграда. Эти встречи носили эпизодический характер.
Со слов моей матери – Анны Андреевны Ахматовой – мне известно о том, что она с искренней симпатией относилась к творчеству Мандельштама, тем более, что они оба представляли довольно-таки малочисленную группу поэтического течения, так называемого акмеизма, стремившуюся к вершинам творческого совершенства.
В январе 1934 года я в течение 5–6 месяцев проживал в квартире Мандельштама на Нащекинском переулке гор. Москвы, куда приехал отдохнуть после археологической экспедиции.
Лично у меня о Мандельштаме сложилось впечатление как о человеке, абсолютно чуждом стяжательству и лицемерию. При небольшом количестве пищи он много курил, что замечали все знавшие его люди.
Мне запомнился случай, когда я по просьбе ныне покойной супруги поэта – Надежды Яковлевны Мандельштам – даже продал только что купленную буханку хлеба какому-то нищему и купил Осипу Эмильевичу папиросы.
Также к характерной его особенности могу отнести несколько неуравновешенный и эмоциональный характер, тем не менее никаких отклонений от нормальной психики у Мандельштама никогда не замечал.
Правда, мне приходилось слышать, что он боялся преследования со стороны сотрудника ОГПУ Блюмкина, у которого поэту удалось выхватить и сжечь ордера на производство арестов и обысков.
В начале 1934 года, более точно я не запомнил, в своей квартире и в присутствии А.А. Ахматовой, других знакомых, меня и его супруги поэт прочел свое стихотворение «Мы живем…» о личности И.В. Сталина.
Хочу показать, что в то время мне исполнился 21 год и в окружении Мандельштама ко мне относились именно как к молодому человеку, по этой причине серьезные разговоры в моем присутствии не велись, да и Мандельштам, по моему убеждению, не был их сторонником.
На мой взгляд, к прочтению этого стихотворения никто из присутствовавших, и я в том числе, серьезно не отнесся, так как на нем внимание не акцентировалось и разговор продолжался на другие темы.
Что побудило Мандельштама к сочинению «Мы живем…», кроме как несерьезная эмоция, я показать затрудняюсь, однако, по-моему, ничего антисоветского в этом стихотворении не содержится.
При аресте О.Э. Мандельштама в мае 1934 года я не присутствовал, а когда пришел домой к нему после ареста, находившаяся там моя мать буквально выгнала меня прочь.
В мае 1934 года я возвратился в гор. Ленинград, где поступил на исторический факультет Университета и с Осипом Эмильевичем больше не встречался.
Со слов Надежды Яковлевны Мандельштам в конце 1950-х годов я узнал о смерти поэта, однако, как я понял, точной даты его гибели она не знала.
Также хочу показать, что последняя поставила меня в известность о том, что написала воспоминания о Мандельштаме, однако читать их мне не давала.
Протокол мною прочитан; с моих слов показания записаны правильно. Дополнений и поправок нет. Л. Гумилев.
Допросил и протокол составил:
Старший следователь Следственного отдела
КГБ СССР майор юстиции Д.А. Панфилов
Очевидно, что именно эти три экспертных суждения и легли в основу последующего прохождения реабилитационного дела Мандельштама.
Ибо уже 31 августа заключение Следственного отдела было полностью готово и в тот же день переправлено в Прокуратуру, вместе с обоими следственными делами.
Еще полтора месяца ушло на подготовку Прокуратурой протеста. 14 октября, за подписью А.Ф. Катусева, заместителя Генерального прокурора, протест, наконец, был отправлен в Верховный суд. Суду же потребовалось всего две недели, чтобы вынести свое определение и окончательно снять с Мандельштама его «судимость».
‹7›
Заключение старшего следователя Следственного отдела КГБ СССР, майора юстиции Д.А. Панфилова от 31 августа 1987 года по архивному уголовному делу № Н-9284 и материалам дополнительной проверки
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
по архивному уголовному делу № Н-9284
и материалам дополнительной проверки
Город Москва 31 августа 1987 года
Старший следователь Следственного отдела КГБ СССР майор юстиции Панфилов, рассмотрев материалы архивного уголовного дела № Н-9284 и материалы дополнительной проверки в отношении
Мандельштама Осипа Эмильевича, 1891 года рождения, уроженца гор. Варшавы, еврея, беспартийного, с незаконченным высшим образованием, литератора, —
УСТАНОВИЛ:
Мандельштам был арестован 16 мая 1934 года Оперативным отделом ОГПУ и обвинялся по ст. 58.10 УК РСФСР в «составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений».
л. д. 25, 25–27
В ходе предварительного следствия ему вменялось в вину написание стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны…» Помимо признательных показаний Мандельштама о том, что именно он «является автором контрреволюционного пасквиля против вождя коммунистической партии и советской страны», других доказательств его противоправной деятельности в деле не имеется.
л. д. 4–5, 9–16
Несмотря на это, постановлением Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 26 мая 1934 года Мандельштам был выслан в гор. Чердынь Воронежской области сроком на три года; 10 июня того же года высылка заменена ему лишением права проживания в Московской, Ленинградской областях и в ряде крупных городов страны на оставшийся срок.
л. д. 29, 32
В процессе дополнительной проверки осмотрено инкриминированное Мандельштаму сочинение «Мы живем…» Оно не содержит предусмотренных диспозицией ст. 58.10 УК РСФСР призывов «к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений». Установить место хранения изъятых у него при обыске в мае 1934 года рукописей на 48 листах не представилось возможным.
л. д. 91–97
Допрошенный в качестве свидетеля Гумилев Л.Н., лично знавший Мандельштама, показал, что в начале 1934 года он присутствовал при прочтении последним своего стихотворения «Мы живем…», в котором «ничего антисоветского… не содержится».
л. д. 70–72
По отзыву писателя Каверина В.А., в конце 1920-х годов встречавшегося с Мандельштамом, последний «принимал деятельное участие в литературной жизни первых двух десятилетий, прошедших после Октябрьской революции… Его творчество обозначило совершенно новую полосу в русской и мировой поэзии и доброе имя его, без всякого сомнения, должно быть восстановлено».
л. д. 73–75
В своем отзыве драматург Прут И.Л. подчеркнул, что знает Мандельштама с 1925 года и никогда «не слышал из его уст что-либо оскорбляющее или порочащее наше государство».
л. д. 76–81
Сотрудники ОГПУ Шиваров Н.Х. и Вепринцев С.Н., расследовавшие дело в отношении Мандельштама, соответственно в 1937 и 1939 гг. из органов безопасности уволены. Установить и допросить их в настоящее время не представилось возможным.
л. д. 82–84
Осмотром архивного уголовного дела № Р-13864 установлено, что 30 апреля 1938 года Мандельштам вновь был арестован ГУГБ НКВД СССР и без предъявления обвинения заключен в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет. В том же году Мандельштам умер в местах лишения свободы. Определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от 31 июля 1956 года данное уголовное дело прекращено за отсутствием в действиях Мандельштама состава преступления.
л. д. 102–103
Принимая во внимание, что Мандельштам О.Э. был осужден в 1934 году необоснованно, —
ПОЛАГАЛ БЫ:
Направить архивное уголовное дело № Н-9284 по обвинению Мандельштама Осипа Эмильевича в Прокуратуру СССР для внесения протеста в судебные органы на предмет отмены постановлений Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 26 мая и 10 июня 1934 года в отношении Мандельштама О.Э. и прекращения дела за отсутствием в его действиях состава преступления.
Старший следователь Следственного
отдела КГБ СССР
майор юстиции Д.А. Панфилов
Согласны:
Помощник начальника Следственного
отдела КГБ СССР
подполковник А.Г. Губинский
Первый заместитель начальника
Следственного отдела КГБ СССР
полковник юстиции В.Н. Расторгуев
‹8›
Письмо начальника Следственного отдела КГБ СССР генерал-майора Л.И. Баркова от 31 августа 1987 года начальнику отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры Союза ССР государственному советнику юстиции 2 класса В.И. Андрееву о направлении в отдел двух следственных дел О.Э. Мандельштама
Секретно
Экз. № 1
Комитет Государственной безопасности СССР
Следственный отдел
31.08.87 г. № 6/3988
Москва
Начальнику отдела по надзору за следствием
в органах госбезопасности Прокуратуры Союза ССР
государственному советнику юстиции 2 класса
тов. Андрееву В.И.
На Ваш исх. № 13–471–55 от 30 июня 1987 года направляем архивные уголовные дела №№ Н-9284 и Р-13864 по обвинению Мандельштама Осипа Эмильевича с материалами дополнительной проверки и нашим заключением.
Приложение: архивные уголовные дела № Р-13864 на 33-х листах и № Н-9284 с материалами дополнительной проверки на 107-ми листах – секретно, копия заключения на 3-х листах.
Начальник Отдела, генерал-майор Л. Барков Л.И. Барков