Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений
Шрифт:
4
Процитируем теперь еще раз маленький шедевр прокурора В.И. Андреева, писавшего что «принятыми мерами розыска установить место нахождения и содержание текста рукописей О.Э. Мандельштама, изъятых при обыске в 1934 году, не представляется возможным». Приведенная только что переписка Баркова с Фокиным и Волковой, казалось бы, полностью это подтверждает.
И все-таки это не так.
Разве в самом следственном деле 1934 года не было «творческих рукописей» поэта?
Еще с 1970-х гг., из воспоминаний Н.М., было определенно известно, что – было: О.М. в кабинете следователя записал текст своей эпиграммы на Сталина. Стало быть, как минимум этот «автограф» не мог не быть не приобщенным к делу!
Это же в конце октября 1988 года устно подтвердил и председатель
892
Разговор с ним состоялся 25 октября 1988 г.
Кроме того, в соответствии с ритуальной практикой 30-х годов по отделу литературы и искусства, в следственном деле О.М. непременно должен был быть и донос – тоже чей-то «творческий материал».
Но в особенно вопиющем противоречии с формулировками письма В.И. Андреева Р.И. Рождественскому находится факт получения последним… автографа стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны…»! Он был вручен председателю мандельштамовской комиссии заместителем председателя КГБ СССР Ф.Т. Бобковым в феврале 1989 года, и в тот же вечер Роберт Иванович, председатель мандельштамовской комиссии, позвонил ее секретарю (обычно инициатива наших встреч исходила от меня).
Говорил Рождественский негромко, с короткими паузами между словами и фразами и еще с легкой улыбкой, как бы помогающей преодолевать врожденное заикание. Но на этот раз он не следил за голосом и не скрывал своего возбуждения: «Можете ли Вы ко мне приехать?». – «Когда?» – «Прямо сейчас!»
Это, кажется, был единственный раз, когда мы не просто поговорили о текущих делах, но еще и выпили по стопке, если не ошибаюсь, коньяка.
А повод был и впрямь выдающийся – вырвавшийся на свободу автограф рокового стихотворения!..
Уже 9 апреля он был факсимильно воспроизведен в газете «Московские новости» [893] . А позднее от имени Комиссии по литературному наследию О.М. при Союзе Писателей СССР Рождественский передал его в РГАЛИ (тогда ЦГАЛИ).
Этот сенсационный документ потрясает: недаром десятки людей буквально плакали в то апрельское утро перед стендами «Московских новостей» на Пушкинской площади!
И дело не только в беспрецедентности факта обнаружения в деле – как, впрочем, и передачи! – этого документа. Он был еще и первой ласточкой, пусть и не делающей весны, но все-таки вселяющей надежду [894] .
893
Московские новости. 1989. 9 апр. С. 16.
894
Впоследствии еще не раз будут обнаруживаться творческие материалы, отобранные при аресте или же собственноручно записанные авторами непосредственно по ходу следствия. На страницах книги Ст. и С. Куняевых «Растерзанные тени» упоминаются, цитируются или полностью приводятся тексты Алексея Ганина (политические тезисы «Мир и свободный труд народам»), стихотворения Леонида Мартынова («Колчаку» и др.), стихотворение «Адмирал Колчак» Сергея Маркова, стихотворение «Адмирал Колчак» Евгения Забелина, стихи, басни и эпиграммы Павла Васильева, поэмы «Деревня» и «Каин» Николая Клюева.
Этот вырванный из школьной тетрадки в клеточку листок, с шестнадцатью строчками стихотворного текста и подписью поэта – страшный человеческий документ, главный обвинительный материал, основание для приговора. Вглядываясь в нервные чернильные строчки, видишь,
P. S. Казалось бы, на новых материалах об О.М. в архивах ФСБ уже можно поставить крест. Ничего у них нет – и нечего там больше искать!.. Это же подтвердил и сегодняшний руководитель архивного ведомства ФСБ генерал В.С. Христофоров, сделавший в мае 2005 года доклад о следственных делах Мандельштама в своей организации. Он еще раз заверил в том, что были посланы запросы в Воронеж и Пермь и вообще сделано всё возможное для того, чтобы найти хоть какие-то следы О.М. – но ничего нового обнаружено так и не было. Не на что больше надеяться!..
Но!.. Случайная находка оперативного донесения о поэте за 1933 год и публикация его А. Береловичем в 2001 году [895] вновь возвращает нас на исходные рубежи – в состояние ожидания и надежды на новые находки в архивном чреве чудовища, семьдесят лет тому назад погубившего великого и бессмертного русского поэта.
«Губ шевелящихся отнять вы не могли!»
Вместо заключения
И это будет вечно начинаться…
895
См. выше. Не все ее и заметили: лично я, например, только в конце 2008 года!
До революции и в годы Гражданской войны разные власти пробовали поэта Мандельштама «на зубок» – посылали запросы, арестовывали, выпускали, укоризненно качали головой.
И только советская власть отнеслась к нему с подобающей серьезностью – не печатала, травила, засылала сексотов, арестовывала, ссылала, казнила и миловала, миловала и казнила.
Осип Эмильевич, с интуитивной тревогой приветствовавший обе революции – этот, как он выразился, «скрипучий поворот руля», в 20-е годы постоянно искал правильный формат личных отношений с этой чуждой ему властью, но дальше деловых дело никогда не заходило. Как поэт О.М. на долгие годы замолчал, и только травля-«уленшпигелиада», наложившаяся на путешествие в Армению, вернула ему поэтические правоту и голос. Голос оказался окрепшим и пророческим – поэт перешел на циклы, и из «армянского» плавно перешел в «волчий» с его пафосом «гремучей доблести».
Когда же в тридцать третьем, увидав своими глазами голодомор, Мандельштам написал то, чего не написать не мог («Мы живем, под собою не чуя страны…») и приготовился к смерти, Сталин в тридцать четвертом наградил его самым чудесным и щедрым образом – подарил жизнь.
Подарил не из прихоти и небескорыстно – чтобы прослыть чудотворцем и ожидая от «мастера» встречной творческой благодарности. Чтобы иметь потом возможность усмехнуться в тараканьи усы и лишний раз сказать (между прочим – секретарю комиссии по Сталинским премиям): «Наша сила в том, что мы и Мандельштама, как потом и Булгакова, заставили работать на нас» [896] .
896
Парафраз более позднего высказывания Сталина о Булгакове, написавшем о нем пьесу (Смелянский А. Уход (Булгаков, Сталин, «Батум»). М., 1988. С. 45)
Мандельштам действительно написал в тридцать седьмом «Оду», длинную и двусмысленную. Адресату, как и Павленко, она не понравилась (или не понравилась бы), зато из ее строк соткалось целое направление современного мандельштамоведения, исследующее вопросы коллаборационализма поэта: когда, на чем и насколько О.М. «сломался», к чему сводились его «стилистические» разногласия с эпохой.
Поэтому в тридцать восьмом чудо не повторилось. Полоса заигрывания с мастерами слова кончилась: ни в «дочки-матери», ни даже в «кошки-мышки» играть было некогда и незачем. Да и не с кем: аудитория, на которую это могло бы произвести впечатление, изрядно поредела.