Слово и дело
Шрифт:
Я остановился примерно там, где группа захвата надевала на Рудольфа наручники. На меня посмотрело пять пар глаз.
— Это вы придумали?.. — Семичастный неопределенно помахал рукой в воздухе.
— Так точно! — четко произнес я. — Капитан госбезопасности, временно исполняющий обязанности заместителя начальника управления КГБ по Сумской области Орехов!
— Интересно получилось, — веско произнес он. — Думаю, у вас в этом году есть шанс
Он замолчал и протянул руку в сторону, и полковник передал ему тетрадь. Семичастный неторопливо достал из кармана очечник, из него — очки в толстой роговой оправе, ещё более неторопливо водрузил их на нос и всмотрелся в записи.
— Вот только есть у нас несколько замечаний, — продолжил он, словно и не было никакой паузы. — В первую очередь это музыкальное сопровождение. Это же лирическая песня?
И посмотрел на меня поверх очков.
— Никак нет, — бойко ответил я. — Это просто песня.
Повисло недолгое молчание. На правом фланге комиссии только что не пыхтел Чепак, который, видимо, всё это уже слышал — и, наверное, даже обещал, что его подчиненный предпримет всё возможное, чтобы исправить замечания комиссии.
— Но она написана от лица лирического героя? — уточнил Семичастный.
Судя по всему, во время своих скитаний по московским властным коридорам он кое-чего нахватался. Но, возможно, это произошло и раньше, когда он возглавлял украинский комсомол.
— Все песни и другие художественные произведения пишутся от лица лирического героя, — сказал я. — Эта — не исключение.
— Но герой может быть разным! — чуть повысил голос Семичастный и снова уткнулся в тетрадку. — А кто герой в этой песне? Кого он зовет с собой? С кем он хочет улететь? К кому он собирается приходить?
— Для нас, товарищ генерал-полковник, герой этой песни — сотрудник Комитета государственной безопасности, он зовет своих коллег, потому что по должностным инструкциям не должен в одиночку противостоять опасному преступнику, на задержание которого и отправляется так быстро, как только может.
Думаю, если бы я притащил в какую-нибудь газету своего времени такую трактовку песни юной Татьяны Снежиной, меня бы в лучшем случае посчитали душевнобольным. Но эта Татьяна, кажется, ещё не родилась и, разумеется, ещё не погибла, «Позови…» не написала, а её отец сейчас служит в чине старшего лейтенанта в системе госбезопасности Ворошиловградской области. Её авторство я раскрывать не собирался и в текущих условиях мог вкладывать в ещё не написанные девушкой с трагической судьбой слова тот смысл, который мне будет угоден. [1]
Но мои слова вызвали совсем не тот эффект, на который я рассчитывал. Члены комиссии переваривали то, что я сказал, с непроницаемым лицами, но серьезность момента нарушил штатский,
Закончилось это веселье также внезапно, как и началось.
— Капитан, ты всё это серьезно сейчас? — спросил Мякушко.
— Так точно! — отбарабанил я, глядя поверх начальственных макушек.
И снова взрыв смеха, к которому я не знал, как относиться. В принципе, меня они могли пришибить с той же легкостью, что и Саву, и в моём случае им было даже проще — я уже находился в системе, и ей надо было просто присмотреться ко мне чуть внимательнее, чем допускалось в мирное время. Впрочем, я прошел хорошую школу в будущем, да и полтора месяца в московском управлении не пропали у меня даром. Поэтому я продолжал упорно играть свою роль, надеясь на то, что веселье комиссии — хороший признак.
— Так, товарищи, давайте прекращать! — Семичастный решительно хлопнул ладонью по столу. — Принимаем номер Сумского управления? Кто за то, чтобы допустить этот…
— Ансамбль, — негромко сказал я, но он услышал.
— Этот… гммм… ансамбль… до смотра? — закончил он.
И первым поднял руку. Члены комиссии повторили этот жест.
— Что ж, капитан, — Семичастный посмотрел мне прямо в глаза. — Ваша заявка признана удовлетворительной, надеюсь, в апреле вы покажете такой же уровень. Поздравляю!
Он встал за столом и протянул мне руку. От неожиданности я лишь через пару мгновений сообразил, что надо делать, но моя заминка, кажется, осталась незамеченной. Я сделал несколько строевых шагов вперед и сжал ладонь бывшего председателя КГБ СССР.
— Спасибо, товарищ генерал-полковник, — с чувством сказал я.
Попытался разорвать рукопожатие — и не смог. Хватка у Семичастного была железной. Я замер в неудобной позе.
— Капитан, а ведь мы встречались… — сказал он. — Только никак не вспомню, когда именно и при каких обстоятельствах.
— В Москве, — выдавил я. — В московском управлении, я тогда работал во втором отделе, вы к нам приезжали. В шестьдесят шестом. [2]
Он забавно сморщил лоб, вспоминая один из незначительных эпизодов своей московской биографии, а потом лицо его разгладилось.
— Точно! Мне тогда представляли молодых офицеров, закончивших школу КГБ и распределенных в то управление… Вот как… А здесь какими судьбами?
— Прислали по обмену, Владимир Ефимович, — вклинился Чепак. — Очень перспективный товарищ, даже жалко будет его отпускать обратно.