Слово и дело

Черемис Игорь

— Понимаю, — Сава совсем скис. — И что, отказываться?

— Да ты что! — я хлопнул его по плечу. — Я чертовски рад за тебя! Такой шанс раз в жизни выпадает, и упускать его нельзя.

— Витёк, я тебя не понимаю.

Я подтолкнул ему поближе чашку с чаем и тарелку с заготовками под бутерброд.

— Сав, всё очень просто, — сказал я. — Ты принимаешь предложение Дутковского и становишься музыкантом «Смерички», наслаждаешься, а потом предлагаешь им новую

песню.

— Какую? — недоуменно спросил Сава.

Я усмехнулся, принес из комнаты гитару, сыграл несложный проигрыш и запел — вернее, заорал, забыв о соседях:

— А не спеть ли мне песню о любви?

А не выдумать ли новый жанр?

Попопсовей мотив и стихи,

И всю жизнь получать гонорар!

Сава застыл, глядя в то, как я перебираю одну и ту же последовательность аккордов. Но реагировал он правильно — на строчке «Посмеется над текстом лучший друг» действительно рассмеялся, да так, что я был вынужден остановиться.

— Круто, Витёк! — он показал мне большой палец. — А дальше?

— А дальше — так, — ответил я и сыграл последний куплет:

— Напишу-ка я песню о любви.

Только что-то струна порвалась,

Да сломалось перо, ты прости.

Может, в следующий раз, а сейчас

Пора

спать!

Последний аккорд совпал со звонком в дверь. Я отложил гитару, которую немедленно подхватил Сава, и пошел открывать.

* * *

На лестничной площадке меня ожидали две женщины. Одну я знал — соседка, Любовь Андреевна, от которой я звонил в управление, когда в мою квартиру проник Виктор Гинзбург. А вторую видел впервые, но её профессию определил без труда — почтальон. У неё из большой сумки через плечо выглядывали свернутые в трубки газеты.

— Здравствуйте, Любовь Андреевна, — сказал я. — Как настроение?

— Спасибо, всё хорошо, — она расплылась в улыбке. — Думала, у вас там опять что-то произошло, но прислушалась — поёте. А раз поёте — значит, всё хорошо.

— Верно, поём, — улыбнулся я. — Извините, если громко, просто песня такая, её тихо петь невозможно. Мы больше не будем. А вы?..

— А это Надюшка вот, по вашу душу, — представила почтальоншу Любовь Андреевна. — Телеграмму принесла, срочную…

— Да? Спасибо, — поблагодарил я её — мне не трудно, а ей приятно — и повернулся к почтальону: — Что за телеграмма?

— С пометкой! — объяснила она. — Обычные-то я и в почтовый ящик кинуть могу, али по телефону прочитать, а тут расписаться надо.

— Ну раз надо — распишемся, — я был сама доброжелательность, но одновременно пытался вспомнить, кто мог прислать мне телеграмму, которая сейчас была самым быстрым способом междугородной связи.

Процесс передачи получился небыстрым — Надюшка с трудом добыла из забитой сумки потасканный гроссбух, с ещё большим трудом

откопала в недрах той же сумки основательно погрызенный карандаш, но в конце концов я смог расписаться и получил сложенный вдвое и склеенный по краю листок сероватой бумаги. Поблагодарил женщин, вернулся в квартиру — и прямо в прихожей пальцем разорвал склейку, развернул и прочитал:

«Буду Сумы 29 утренним поездом вагон 5 ТЧК Татьяна».

Мне потребовалось несколько раз перечитать этот текст, чтобы перевести его с телеграммного на русский. А потом ещё с полминуты я пытался вспомнить знакомых Татьян. Но наконец паззл сложился — завтра, в субботу, 29 апреля, в Сумы зачем-то приезжает Татьяна Иваненко. И мне, видимо, надо будет её встретить — я с трудом мог представить, куда она отправится в шесть часов утра, когда на сумской вокзал прибывает поезд из Москвы.

Я зашел в квартиру, оглядел легкий беспорядок и решил, что оно того не стоит — если кому что-то не понравится, она будет вольна сама исправить любые недостатки, которые ей таковыми покажутся, а я вмешаюсь лишь тогда, когда будет нужна грубая мужская сила. Потом вернулся на своё место за кухонным столом и некоторое время молча пил чай, наблюдая за Савой, который пытался воспроизвести шедевр Чижа с компанией.

— Что-то случилось, Витёк? — он перестал играть и посмотрел на меня.

— Да нет, Сав, ничего страшного, — я безразлично пожал плечами. — Соседка побеспокоилась, громко пел. Но у нас хорошие отношения, так что участковый отменяется.

— Это хорошо, — расплылся Сава. — А эта песня… ну… тоже твоя?

— Моя, — честно сказал я. — Только, боюсь, для «Смерички» она слишком жирной будет. Но ты не бойся, у меня много всякого. Тебе лет на десять хватит.

— Мне?

— Ну не мне же, — я снова взял гитару. — Я же тебе рассказывал, что не могу быть автором таких песен. Вернее, могу, но это очень сложно. Поэтому их автором будешь ты. Только оформи всё правильно, Сав. Ты же нотную грамоту проходил? Все эти аккорды, ноты и основы композиции?

— Да, был у нас такой курс, — он всё ещё не понимал, чего я от него хочу.

— Вот и хорошо, а если чего не знаешь — попросишь Дутковского, он будет рад стать соавтором, — продолжил я. — Но тебе надо будет вступить в союз композиторов и, наверное, в союз писателей, тогда тебя ни одна сволочь не посмеет оттереть.

— Витёк, ты чего?! — воскликнул Сава. — Какие союзы?! Сдурел?

— Ни на йоту, — ответил я. — Союзы простые. Композиторов и писателей. Если ты член такого союза, никто не посмеет отвергнуть твою песню. Ни один комсомолец не откажет лишь потому, что ему пара слов показались сомнительными. Попасть туда нелегко, но возможно — наберешь несколько песен, придешь к тем же писателям, предъявишь. Как у композиторов — не помню, но, наверное, тоже можно будет пролезть. Разберемся со временем. Я тебя, кстати, в творчестве не ограничиваю — пиши и сам, твори, выдумывай, пробуй. Сто раз не получится — на сто первый выдашь шедевр.