Слово наемника
Шрифт:
Холодная вода принесла толику облегчения, смыла соленый привкус крови с губ.
С трудом разлепил один глаз, прищурился и разглядел несколько людей в одинаковых кожаных куртках, добротных суконных штанах и высоких сапогах. Так могли одеваться егеря, лесничие, приказчики и охотники — те, кто вынужден подолгу находиться в дороге или на свежем воздухе. Вооружены тоже однообразно — длинные ножи, напоминающие короткие тесаки и дубинки. Опять же, такое оружие могли иметь и купцы, и тюремщики.
— Ишь, шевелится, — обрадовался один из охранников.
— Помрет? Или довезем? —
— А хрен его знает, — философски ответил первый. — Либо — помрет, либо — довезем!
— Надо довезти, — отрезал тот, с начальственным баритоном. — За него сто талеров плачено. Не довезем, управитель с нас же их вычтет. У тебя лишние деньги есть? То-то… Хоть труп, хоть живого, а довезти надо. Лучше пусть в руднике подохнет.
— Да ладно, бригадир, не впервой, — успокоительно прозвучал еще один голос, обладателя которого я не рассмотрел. — Ну в крайнем случае поймаем кого.
— Поймаем… Где тут ловить? — фыркнул бригадир. — Не прежние времена… Мужичье, как клетки увидят, сразу деру дают.
Я глубоко вздохнул, пытаясь понять, насколько мне плохо. Резкой боли не было. Уже хорошо. Значит, сломанных ребер нет. Но избитое тело ныло, а зубов выплюнул штуки две (или три, если с обломками?).
— Капитан, — прохрипел я, повышая бригадира охраны до военного чина. — Может, снимете цепи? Худо мне совсем…
— Цепи снять? Нет уж, парень, до рудника терпи, там и снимут. Лучше скажи — кто тебя так отделал, мы с ним сами разберемся…
— Не помню, — еле-еле пробормотал я. — Ты, капитан, лучше бы цепи приказал снять. Может, у меня рука сломана, ребра… Помру ведь…
— Старшой, а может, снимем железки? — заступился кто-то. — Куда он денется?
— Куда денется? — переспросил командир. — Ты не слышал, что о нем бургомистр сказал? Наемник это. Опасен, мол, как боевой пёс!
— А что бургомистр? Бургомистр — крыса городская, всего боится, — хохотнул «добрый» охранник. — Увидел, как наемник кому-нибудь в морду дал, ссыт от страха. Мало мы солдат перетаскали? Еще и не таких обламывали. В цепях оставить — корми его всю дорогу да приглядывай, чтобы свои же пасть не порвали. Хрен знает, может, он чью-то невесту перед свадьбой поимел? Или сестрицу любимую обрюхатил?
— Невесту, сестру… Эх, парень, — вздохнул старший охранник. — Ты не помнишь, что бургомистр сказал? Этот бычок — двадцать лет был наемником.
— И чаво?
— Чаво-чаво — бычьего! — окрысился бригадир. Потом, сменив гнев на милость, объяснил: — Я всяких псов войны видел — год-два отслужат, редко три. Пять лет — герой, жопа с дырой, но либо в золоте-серебре купается, либо калека увечный. Двадцать лет… Ты посмотри, сколько шрамов, а все на месте — и руки, и ноги… Кто знает, что выкинет, если цепи с него снять. Один всех положит и не поморщится, а нам отвечай. А тут за каждого талеры отданы. Так что, — заключил бригадир, — в оковах-то оно надежней. Уж лучше пусть один сдохнет, чем весь товар нам попортит. На стоянках его вытаскивать будем, а в пути за клеткой смотри. Ладно, давай кормить бычков.
Цепи мешали, но я поел, умудрившись держать еду скованными руками. Для узников (или кто мы сейчас?) разносолов не полагалось. Но черный сухарь вместе с луковицей и кружка воды — лучше, чем ничего. Потом, постаравшись забыть о боли во всем теле и мокрую одежду, исхитрился заснуть. Когда нет других лекарств, лучшее снадобье — это сон на свежем воздухе. Октябрь — не самый теплый месяц, но все-таки не декабрь и не январь.
После завтрака (сухарь без луковицы, кружка воды) меня забросили в клетку, чему я был только рад — на дощатом полу теплее. Сверху и сбоку нашу тюрьму прикрыли парусиной. И хотя в ней зияли дыры, от ветра она защищала. Приковывать не стали, и я, хотя и с трудом, мог шевелиться.
Я рассчитывал, что худо-бедно вздремну, но тут мой мучитель напомнил о себе. Видимо, ждал моего возвращения, чтобы продолжить экзекуцию. Я же от слабости был не в силах не то что сопротивляться, но и говорить.
— Что, наемник? — спросил он с довольной ухмылкой, предварительно оглядевшись по сторонам. — Понравилось, как я тебя вчера потоптал? Снова хочешь?
«Одноклеточники» с любопытством наблюдали, предвкушая бесплатное зрелище. Я же, собрав все силы, сумел поднять ноги, скованные кандалами, и отпихнуть мерзавца. Наверное, если бы клетка была неподвижной, он и не заметил бы тычка. Но из-за тряски Эрхард отлетел в сторону и упал.
— Ах ты сука, — пробормотал кузнец, становясь на четвереньки. — Ну все, теперь я тебя убью…
Он поднялся и, цепляясь за прутья, подошел ко мне, а потом подпрыгнул, вскакивая со всего маху мне на грудь. Я едва сумел набрать воздуха и задержать дыхание. «Ах ты паскуда», — приговаривал он, повторяя попытку сломать мне ребра.
— Нашел! — к собственной радости, услышал я голос охранника. — Бригадир, сюда! Вот этот и есть…
— Возчикам — стоять! — прозвучала команда, и клетки, послушно заскрипев, замерли.
— Ну, нашел? — поинтересовался подошедший бригадир. — Молодец!
— А я еще вчера подумал, что это он, — затараторил охранник. — Он так буркалами на наемника зыркал, что едва дыру не протер. Вот, думаю, сегодня присмотрюсь получше. Держался за углом, гляжу, а он — тут как тут. Каналья, хотел товар попортить. Вишь, на грудь вскочил, ребра пытался сломать…
Решетчатая дверь откинулась, в клетку запрыгнули два охранника. Испуганный кузнец, отпрянув от меня, ринулся в угол и попытался спрятаться среди сокамерников, но те выпихнули его на середину клетки и с любопытством смотрели — а что дальше?
Тюремщики захватили кузнеца за ноги и за руки, вытащили наружу и передали стоящим снизу «коллегам», а те, осторожно поставив Эрхарда на ноги, прицепили к нему ошейник и насадили на цепь, укрепленную сзади клетки.
— Это — чтобы не дрался и не буянил, — объяснил бригадир. — Ну а вечером особый разговор будет. Не бойся — бить не станем.
— Приятное сделаем… Тебе понравится! — двусмысленно хихикнул охранник.
Клетка двинулась, а кузнец, как собачка, потрусил следом. Наверное, я должен был его пожалеть, если бы в этот момент не мечтал о другом — добраться до глотки Эрхарда, сомкнуть на ней руки или — уцелевшие зубы…