Слово о князе Владимире
Шрифт:
Решив христианизировать новгородцев, Владимир и Добрыня полагались на их поддержку, так как считались в городе своими людьми. Добрыня к тому же являлся новгородским посадником, здесь же в просторном доме жила его семья. Но этим надеждам не суждено было осуществиться.
Как только горожанам стало известно, что к ним идут Добрыня и воевода Путята с попами и войском, они собрались на вече, где учинили великий шум и ропот. Волхв Богомил призвал народ не пускать непрошеных гостей и не давать своих богов на поруганье. Решено было выставить побольше людей для защиты города. Чтобы отрезать подходы к нему с посадской стороны, разобрали мост через Волхов, а со стороны, обращенной ко рву, спешно сооружали новые земляные насыпи с частоколом.
Подойдя к Новгороду, Добрыня сразу же оценил обстановку и понял, что ему не удастся приступом овладеть городом. Тогда он принялся уговаривать новгородцев покончить дело миром. Те в ответ
Защитой города руководил все тот же Богомил, прозванный за красноречие Соловьем. Ему во всем помогал тысяцкий Угоняй. Он появлялся то здесь, то там и призывал людей стоять насмерть за старую веру и старые порядки: «Лучше нам помереть, чем дать богов на поруганье!» Распаленные его призывами и горячими речами защитники города бросились к дому Добрыни, убили его жену вместе с домочадцами, а избу сожгли дотла.
Тем временем прибывший сюда епископ корсунянин Иоаким, не теряя времени даром, ходил по домам посадской стороны и уговаривал жителей принять крещение. Ему удалось обратить в новую веру два-три десятка людей, но он, по-видимом. у, отлично понимал, что окрестить всех новгородцев одним махом, принудив их купаться в Волхове, невозможно. Поэтому надеялся заручиться поддержкой хотя бы части населения, рассудив, что сейчас главное — начать здесь свое епископское служение, а там станет видно, как ему поступить лучше.
А Добрыня, узнав о гибели жены, перешел к решительным действиям. Дождавшись ночи, он снарядил пятьсот воинов под началом Путяты, поручив им переправиться на лодках на другой берег Волхова. Ночью, переплыв реку, отряд ворвался в город, захватив Угоняя и волхва Соловья вместо с другими главарями и зачинщиками бунта, которых доставили на расправу к Добрыне.
Наутро разгорелась жестокая битва новгородцев с отрядом Путяты. Часть народа бросилась громить христианскую церковь и убивать тех, кто пытался ее защищать. Тем временем Добрыня переправился на другой берег вместе со своей дружиной. Чтобы положить конец разыгравшейся стихии народного восстания, а также спасти отряд Путяты, оказавшийся в критическом положении, он велел поджечь дома на боярской стороне, где проживало большинство городского населения. Увидев, что огонь охватил жилища, люди бросились спасать свое имущество, и сопротивление прекратилось.
Только к концу дня, когда пожары поутихли, к Добрыне пришла депутация, собранная из самых именитых людей, и стала просить его о заключении мира и согласия. Тот в ответ на это потребовал уничтожить статуи языческих богов и их требища. Статую Перуна он порушил самолично, изрубив ее топором, после чего, обращаясь к толпе, сказал: «Нечего вам их жалеть, если они сами себя защитить не могут. Нет вам от них никакой пользы!»
В описываемых событиях Добрыня проявил себя как упорный и стойкий проводник новой политики киевского князя. Когда с языческими идолами было покончено, дядя Владимира попытался принудить новгородцев к массовому крещению в Волхове. Однако здесь купальских обычаев, подобных тем, каких придерживались славянские племена в Поднепровье, не существовало, и никто по своей охоте не желал лезть в холодные воды Волхова. Не помогли и уговоры одного из посадских — Воробья, принявшего сторону Добрыни и убеждавшего толпу только разок окунуться в воде. Люди отчаянно упирались. Тогда строи дружинников начал теснить их к берегу и сталкивать в реку. Тем, кто, выйдя из воды, поднимал руку, надевали на шею крест, а тех, кто пытался бежать, хватали и снова бросали в Волхов. Только тогда, когда таким образом искупалось значительное число жителей, Добрыня объявил, что крещение состоялось и что в Новгороде учреждается на служение епископ Иоаким, подчиненный киевскому митрополиту. Так новгородцы стали христианами.
Попытки крестить аналогичным способом население других городов более не возобновлялись. Распространение православия приобрело характер постепенного приобщения народа к новой религии, что достигалось через деятельность назначаемых на места священнослужителей и организацию церковных приходов. Вместе с тем процесс этот не был мирным, язычники повсеместно строго преследовались, подвергались гонениям и жестоким наказаниям. В действительности христианская вера не могла вытеснить полностью того, что было частью народной души. В одном из древних памятников русской литературы, который называется «Слово о том, како погане суще, языци кланялися идолам», его автор, ревностный сторонник православия, сетует по поводу стойкости языческих обычаев: «По святом же крещении Перуна отринута, а по Христа бога яшася (чуждаются. — В. Р.), но и поныне по украинам молятся ему, проклятому Перуну, и Хорсу, и Мокоши, и Вилу, и то творят отай (тайно. — В. Р.). Сего не могут ся лишить проклятого ставленья вторые трапезы нареченные Роду и рожаницам». Язычество, как отмечает историк Б. Д. Греков, веками создаваемое самим народом, было дорого народным массам, поскольку в нем, как в религии, выросшей в бесклассовом обществе, не освящались элементы классового угнетения, в отличие от религий более поздних.
Введение новой веры встречало повсеместно стойкое сопротивление населения. В Поволжье, вятских землях, в Приильменье вспыхивали восстания смердов и городских низов, возглавляемые волхвами. Истребляя каждого, кто упорствовал в языческих обычаях, церковь надеялась жестокостью, «огнем и мечом» искоренить «поганские» привычки. Вплоть до XVII века ею давались строжайшие указания о том, чтобы все жители «пересташа рекам и озерам требы класть, дуплинам древяным ветви и убрусы обвешивати и им поклонятися…». И все же люди не «пересташа» следовать своим обычаям и вплоть до начала нынешнего века все так же купались в святых языческих источниках и колодцах, кидали в них монеты и кольца, обвешивали расшитыми полотенцами деревянные колоды, украшали лентами обрядовые деревья.
Об этом свидетельствуют письменные источники. В Лаврентьевской летописи находим жалобу на то, что храмы пустуют, а народ упорствует в языческих традициях, за что бог наказывает его смертями, голодом и засухой.
Такое положение дел заставило церковь заново формировать свой православный пантеон богов и святых на основе языческих божеств и культов. Так, зимние языческие «святки» были заменены рождественской неделей, а весенние «святки» — пасхальной неделей. Цикл весенне-летних древнеславянских обрядов, называемых «семиком», посвящаемых культу предков и духам земледелия, перенесли на четверг седьмой недели после пасхи и приурочили, как мы уже говорили ранее, к «троице», в которой от «семика» остались элементы «зеленой магии» — завивание берез и украшение их ветками храмовых алтарей, посещение могил в «духов день» — канун «троицы», «угощение» предков, надмогильная трапеза и др.
Черты матери-земли и Ярилы были привнесены в образ богородицы, «конный» бог Хоре трансформировался в Георгия Победоносца, Перун — в Илью Пророка, Купала — в Ивана Крестителя, Волос — в святого Власия, богиня-пряха Мокошь — в Параскеву Пятницу, Сварог и Сварожич — в Козьму и Демьяна, а затем святые посыпались, как из рога изобилия. Всего же их накопилось свыше тысячи.
Коренной переделке подвергся похоронный обычай, однако и в нем сохранились многие языческие элементы — кутья, колево и др. Сожжение мертвых заменено полностью трупоположением, или погребением, в гробах в одиночных могилах. Но богатых и знатных хоронили, как и язычников, в роскошных одеждах, с оружием, сосудами, пищей и вином. При отпевании и погребении над ними совершали те же магические заклинания против злых духов и гадания, только теперь не по «птичьему граю», а по Псалтыри.
Особые трудности у церковников возникали при пересмотре брачных обрядов. Свадебная обрядность древних славян строилась на богатейшей эпической основе, народных поверьях и искусстве, которые прочно укоренились в массах, поэтому удалось лишь заменить венчание молодых венками у берез или иных деревьев церковным венчанием. Но несмотря на это, свадьбы, по сути, так и остались на долгие века языческими со всей их демократической и патриархально-общинной атрибутикой. Об этом ярко и образно повествует автор Лаврентьевской летописи: «Имяху бо обычаи свои и закон отец своих и предания каждо свои нрав…» Там же говорится, что поляне (жители Киевского княжества) чтут обычаи отцов своих, «кротки и тихи и уважены, стыд имея к снохам и сестрам, к матерям и родителям. Имеют свой брачный обычай: не ходит зять по невесту в ее дом, а встречается с ней и проводит вечер, а назавтра приносит за нее выкуп ее родителям». А древляне, пишет летописец, «живяху зверипским образом, живуще скотски, и убиваху друг друга, ядаху все нечисто и брака у них не бывше, но умыки-ваху у воды девиця». Что касается радимичей и вятичей, характеристика дается еще более сокрушающая: «А радимичи и вятичи, и север одни обычаи имяху: живяху в лесс, якожс и всякий зверь, ядуще все нечисть, и срамословие в них перед отцом и перед снохами, и братцы (свадьбы, — В. Р.) не бывает в них, но игрища мсжю селы, схожахуся на игрища, на плясание и на все бесовские игрища и ту умыкаху жены себе с нею же кто свсщалися (договорился, — В. Р.) имяху же по две и по три жены…» Вот как, намеренно сгущая краски, подает монастырский писатель претящие ему обычаи славян — сговор, увод и умыкание как элементы свадебных игр, когда «водят невесту на воду, даюче замуж, и чашу пиют бесам и кольца (венки. — В. Р.) мечут в воду и поясы». Однако эти и многие другие древние славянские обычаи выражали дух, нравы, чувства народа, и их нельзя было ни отменить, ни искоренить. Поэтому они сохранились в сфере народного быта вплоть до начала XX века.