Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия
Шрифт:
То что «снаряды» этой катапульты названы «бременами» (отметим их полное соответствие современным диал. бремя и беремя – «ноша», «тяжесть»), т. е. общим, не конкретизированным понятием, указывает, что предметы, выстреливаемые князем Галицким, явно не ограничивались одними только «каменьями».
Слово беремя, «ноша», имеет во всех индоевропейских языках полные аналогии как по значению, так и по произношению. «В данном производном сохранено древнее значение «нести», – отмечал в своем словаре М. Фасмер. Действительно, индоевропейское bero означает «несу», и именно этот древний корень составляет вторую часть слова олеберы.
Исходя из снарядов, «бремен», наша катапульта, как «несущая бремены», могла бы условно называться «бремебера» («нести» и «метать» иногда одно и то же; ср. др.-инд.: kcepa – «перенесение, перемещение, а также «швыряние», а kcepani – уже «праща» и «катапульта».) Однако мы имеем дело не с абстрактными
О том, что русские книжники порою заимствовали терминологию «немцев и венедицей» (включая и латинскую), можно судить по новгородской «Повести о взятии Царьграда фрязями» (1204), в которой штурмовые лестницы названы «скалы» (от лат. sсаlа). Упомянуты в этой повести тарасы (из итал. террасы), описаны и катапульты, метавшие через стены «бочки накладени смолы», которыми крестоносцы, «лучины зажегше», «пожегоша град». Нельзя ли предположить, что в слове ол или ола скрыто нечто похожее на эти «бочки», т. е. боевые зажигательные сосуды? Проверим справедливость такого предположения по западноевропейским источникам.
В 1078 году Адам Бременский, описывая славянский город Волин на Балтике, особо отметил, что в нем «имеются и вулкановые сосуды, которые местные жители называют греческим огнем».
Генрих Латвийский, повествуя об осаде в 1223 году русского гарнизона города Юрьева (Тарту), писал, что немцы «бросали в замок из патереллов железо с огнем и огненные горшки» и что русские отвечали им тем же.
«Вулкановые сосуды» и «огненные горшки» переданы в латинском тексте как olli vulcani и olli igneas. Oll и olla означают «горшок, сосуд, бочка» (ср. совр. румын, ol и молд. oal"a, – «горшок»). Примечательно, что и упомянутая немецкая palerella является уменьшительной формой к латин. patera – «сосуд». Катапульта-олебера названа здесь либо реально существовавшим синонимом русского «пракъ», либо, что скорее, авторским неологизмом, буквально означавшим «несущая сосуды», «горшкомет» или «бочкомет». Образование подобных неологизмов весьма характерно для Средневековья. Достаточно сравнить олеберу с древнеиндийским поэтическим заменителем для слова «лук» – isvasa (букв. «мечущий стрелы»). Рассмотренное нами орудие соответствует античному онагру (букв. «дикий осел»), который применялся для бросания сосудов с зажигательной смесью. Образно говоря, это был прапрадедушка современного миномета.
Ольберы, исходя из изложенного, следует переводить как «огневые катапульты» или «онагры» [326] .
Опять же, если автор «Слова», живший в XVIII веке, написал вместо «онагры» «ольберы», то в поисках этой замены он должен был идти обратным путем, то есть противоположным тому, который прошел В. П. Тимофеев, опираясь на великолепное владение десятками иностранных языков. Спрашивается, зачем это ему нужно было делать, если он не собирался утаивать свое произведение, адресовавшееся высшему обществу России в преддверии войны с Турцией? Не находит ли читатель, что сняв «кипчакские одежды» с этих загадочных этнонимов и переодев их в древнерусские, иранские и где-то современные славянские одежды, В. П. Тимофеев не ответил на главный вопрос: а зачем нашему Анониму потребовался весь этот маскарад по «затемнению» отдельных фрагментов своего же произведения? В заключение своего исследования одного из самых загадочных «темных мест» он пишет:
326
Указанное сочинение В. П. Тимофеева. С. 254—256.
«Таким образом, выявленные в перечне коловоротные самострелы (топчакы), камнеметы (татраны) и онагры (ольберы) входили в тот самый парк «крепостных самострелов и рычажно-пращевых устройств», который, по свидетельству А. Н. Кирпичникова, уже в середине XII века «сопровождал войско даже во время форсированных многокилометровых маршей». Нет никакого сомнения в том, что войско Чернигова располагало таким парком. Кстати, имея узловые детали, совсем не обязательно было везти за собою всю эту громоздкую технику: при необходимости ее быстро строили из подручных материалов. Об этом можно судить по описанию вышеупомянутой немецкой осады Юрьева:
«Поля покрылись шатрами, началась осада замка. Стали строить малые осадные машины и патереллы, наготовили множество военных орудий, подняли крепкую осадную башню…».
Питаю надежду, что наше исследование удержит сочинителей «по мотивам “Слова”» от замышления сцен с участием наших бравых кыпчакских союзников, как это случилось, например, в повести Г. Троицкого «Иду на вы» (1939): «Кругом широкого и низкого стола сидели двое тысяцких Игоря, двадцать сотников, шесть ольберов, три шельбира и певец Василько Славята…» Шесть огнеметов и три арбалета, видать, славно пображничали за одним столом с тысяцкими и сотскими под песни Славяты!
Итак, никаких «тюркизмов» в описании черниговского войска
В самом деле, словосочетание «засапожникы» практически никем из исследователей «Слова» не комментировалось, поскольку оно «смазывает» всю кропотливую работу тюркологов по объяснению природы предыдущих этнонимов. Действительно, если отряды осевших на Черниговщине тюркских племен (могуты, татраны, шельбиры, топчакы, ревугы и ольберы), ведомые воеводами князя Ярослава в поход на своих соплеменников – половцев, то почему они «вооружены», по мнению археолога А. В. Арциховского, «…вероятно, кинжалами, коим был и нож, которым Мстислав Владимирович зарезал Редедю. Это, несомненно, оружие рукопашного боя, но облик этих кинжалов неизвестен» [328] . Воины тюркских племен свои атаки сопровождали «кликами», но основным оружием их были все-таки луки и копья, а никак не кинжалы или даже ножи, хранимые за голенищами их сапог. Даже если таковые и были «засапожники», то, скорее, для бытовых нужд (для разделки мяса запасных лошадей, например, которые предназначались для употребления в пищу). Да и трудно себе представить князя Мстислава Храброго с ножом за голенищем сапога, если и имел он кинжал, коим «зарезал Редедю», то по крайней мере за поясом в ножнах. И, наконец, воины-тюрки были прекрасными наездниками и в рукопашную, чтобы задействовать ножи из-за голенища сапог, не бросались. Переводчиков «Слова», однако, это обстоятельство ни мало не смущало, у Д. С. Лихачева читаем, например: «…Те ведь без щитов, с засапожными ножами // кликом полки побеждают». У В. А. Жуковского немного иначе: «Они без щитов, с кинжалами засапожными // кликом полки побеждали», при этом слово «кинжалами» было подчеркнуто Пушкиным. Ну а как у В. П. Тимофеева, который попытался ответить на вопрос: «Что такое “засапожникы”?». Приводим его интересную аргументацию с неожиданным финалом без купюр:
327
Указанное сочинение В. П. Тимофеева. С. 256.
328
А. В. Арциховский. Оружие // История культуры Древней Руси: Домонгольский период. Т. I. Материальная культура. М.; Л., 1951. С. 429.
Арциховский Артемий Владимирович (13.XII.190—17.II.1976) – археолог, заведующий кафедры археологии МГУ (с 1939 года), доктор исторических наук (1940 год), член-корреспондент АН СССР (1960 год).
«С точки зрения опытных военачальников тех времен, сапоги были отличительным признаком профессионального войска. Именно поэтому в 985 году, увидев их на всех плененных болгарах, Владимир со своим дядей Добрыней проявили разумную осторожность, отказавшись от сбора дани с побежденных. В качестве данников они предпочли «искать лапотников». Насколько же уместен «засапожный нож» уголовника в средневековом войске Чернигова и по какой надобности он дублировал «табельный» нож, носившийся, как известно, в ножнах у пояса? Никто из исследователей «Слова» никогда не видел такого древнего «засапожника» и не знает, как он выглядел (кроме, может быть, В. И. Стеллецкого, который утверждал, что это «боевые ножи с кривым клинком»), Мстислав Храбрый «вынзе ножь и зареза Редедю» – тоже совершенно непонятно, откуда комментирующие этот летописный эпизод А. К. Югов и A. A. Дмитриев узнали, что князь убил противника именно «засапожным», а не обыкновенным поясным ножом? Ведь, в отличие от поясного ножа, часто находимого в средневековых захоронениях русских воинов, предполагаемый «засапожник» ни разу не был подтвержден археологически – нельзя же считать и называть таковыми бытовые ножи, находимые в городских раскопках.
Могли ли пешие ополченцы «побеждать полки» кочевников, свирепо размахивая такими «засапожниками»? Разве не подходит это толкование скорее к ярмарочной драке мастеровых конца XIX века, чем к реальным боевым действиям XII века, да еще совершаемым во славу прадеда – Святослава Ярославича Черниговского? Если же вообразить, что это делали не пешие, а конные, то картина становится еще более нелепой.
В переводе Н. Рыленкова (1966):
Без щитов справляли торжествоЗасапожный нож служил им в драке.Нельзя, конечно, полностью исключать, что некоторые из черниговских воев могли носить свой нож и за голенищем, но чтобы Автор назвал таковой «засапожником», необходимо широкое распространение обычая, существование которого ни в XII веке, ни позднее не подтверждено ни археологией, ни литературой.
Чьи «полки», каких современных ему врагов имел в виду Святослав Киевский? Вне всякого сомнения, это были все те же половцы, которых он вместе с Автором называет «кощеями», то есть «холопами-рабами». Подневольных людей во все времена сравнивали с рабочим скотом. Какое же оружие, с точки зрения князей, достойно было того, чтобы его использовали против рабов или скота? Каким «оружием», засунутым чаше всего именно за голенище, еще и сегодня владеет любой профессиональный наездник в любой части света? Каким предметом во времена не столь отдаленные казаки разгоняли рабочие демонстрации?