Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия

Костин Александр Георгиевич

«…Покойник мастер был подписываться под древние почерки. И теперь между любителями рассказывается один забавный случай, как подшутил он над знатоками – графом А. И. Мусиным-Пушкиным и А. Ф. Малиновским. Граф приезжает в восторге в Историческое общество: «Драгоценность, господа, приобрел я, драгоценность!» – восклицает он, и все члены изъявляют нетерпеливое любопытство:

– Что такое, что такое?

– Приезжайте ко мне, я покажу вам.

Поехали после собрания; граф выносит харатейную тетрадку, пожелтевшую, почернелую… Список «Слова о полку Игореве». Все удивляются, радуются. Один Алексей Федорович (Малиновский) показывает сомнение.

– Что же вы?

– Да ведь и я, граф, купил вчера список подобный!

– Как так?

– Вот так.

– У кого?

– У Бардина.

Тотчас был послан нарочный, привезена рукопись. Оказалось, что оба списка работы покойного… не тем будь помянут» [348] .

В некоторых современных научных и популярных работах этот анекдот приводится как исторический факт. Однако детали этого рассказа – о быстром, на другой же день после покупки, обнаружении подделки, само описание мусин-пушкинского списка, («харатейная тетрадка, пожелтелая, почернелая») – не соответствуют обстоятельствам дела. Кроме того, об этом мусин-пушкинском списке вообще нет никаких сведений. И лишь в 60-х годах ХХ века была расшифрована проставленная Бардиным на этом списке дата – 1818, тогда как А. И. Мусин-Пушкин умер в 1817 году и «героем» анекдота М. П. Погодина быть никак не мог. «Таким образом, признано в качестве научного факта, что мусин-пушкинского списка, изготовленного Бардиным, никогда не существовало» [349] .

348

Цит. по: В. М. Богданов, Н. В. Носов. «Слово о полку Игореве». Великая мистификация» // СПб., Издательский дом «Нева», 2005. С. 9—10.

349

М. Д. Каган. Статья в ЭСПИ // Т. 1. С. 84.

Другим известным в то время фальсификатором материальных носителей древности был А. И. Сулакадзев. Он был потомком грузинских выходцев – дворян Цулукидзе, по-видимому, прибывших в Россию при Петре I с царевичем Вахтангом VI. Он учился в Московской университетской гимназии вместе с Фонвизиным и Новиковым. В 1825 году Сулакадзев был чиновником Комиссии погашения долгов, в 1827 представлен к чину титулярного советника.

Предпринимал Сулакадзев и исторические исследования, составил «Опыт древней и новой летописи Валаамского монастыря», где ссылался на выдуманные им памятники. Таким же сочинением была «Боянова песнь Словену», названная в «Книгореке» более подробно «Боянова песнь в стихах и страхи, на Злогора, умлы и тризны, на баргаменте разными малыми листками, сшитыми струною. Предревнее сочинение от I века или II века». Боянова песнь, или Боянов гимн, как его было принято называть, был сочинен Сулакадзевым около 1810 года.

Сулакадзев является автором еще одного сочинения, найденного в архиве крестьянина, «ростовского летописца XIX века» А. Я. Артынова, рукою которого оно переписано под названием «Сказание о Руси и о вечемъ Олзе списано съ харатейнаго листа ветхости его ради а списано верно тожь. Сказание о томъ како уставися прозвание Руси». В дошедшем до нас тексте о вещем Олеге не говорится ничего. Первая часть посвящена истории древних славян и священным курганам Ярилы, скрывающим сокровища. Вторая часть сочинения – «Сказание о Крепкомысле» – о старейшине новгородском и о происхождении имени Русь.

Некоторое время Державин и такие знатоки древнерусской письменности, как Е. Болховитинов и Карамзин, допускали возможность существования подобных древних сочинений. Так, текстом «Боянова гимна» Сулакадзева заинтересовался Державин, приведя фрагмент из него в своем «Рассуждении о лирической поэзии или об оде», напечатанном в журнале «Беседа любителей русского слова» (1812, № 6). Незадолго до смерти он вновь обратился к тексту гимна, но не смог отыскать его списка среди своих бумаг. В письме от 8 июля 1816 года он попросил А. В. Капниста сходить к Сулакадзеву и попросить у него новый список. Таково, вероятно, происхождение обнаруженного Лотманом в бумагах Державина полного текста «Боянова гимна», написанного Сулакадзевым на бумаге конца XVIII века.

А. Н. Пыпин так охарактеризовал мотивы деятельности Сулакадзева: «По-видимому, в своих изделиях он гнался прежде всего за собственной мечтой восстановить памятники, об отсутствии которых сожалели историки и археологи; вывести на сцену самого Бояна, о котором лишь неясно говорило «Слово о полку Игореве»; объяснить древние события, о которых не осталось никаких сведений… Древность представлялась Сулакадзеву в таинственных и фантастических очертаниях: без сомнения, до него дошли творения Оссиана; ему помнилось “Слово о полку Игореве”». В. Ф. Покровская считает, однако, что действовал Сулакадзев далеко не бескорыстно, предлагая доверчивым людям купить его подделки» [350] .

350

Цит. по: М. Д. Коган. Сулакадзев Александр Иванович // ЭСПИ. Т. 5. СПб., 1995. С. 79—82.

Нельзя исключить возможность того, что некий «Бардин» или «Сулакадзев», в попытках воссоздать первоначальный текст «Слова», автором которого был Аноним, живший и творивший в XVIII веке, попытался «очистить» текст протографа от позднейших наслоений, именуемых «темными местами». Так что рукопись будущего «Щукинского списка» вполне могла родиться во второй четверти XIХ века и попасть в руки Ф. И. Буслаеву в начале 60-х годов.

Кто и зачем «затмил» рукопись «Слова», написанную Анонимом, похоже, становится ясным, но о подробностях в следующей главе. Обратимся теперь к не менее темной материи «Слова о полку Игореве», к так называемым перестановкам в тексте «Слова».

В первой главе нашего сочинения мы уже обращали внимание «любознательного читателя» на то, что в «Зачине» памятника и в первых строфах «Похода» следующая строфа:

Тогда Игорь възрна светлое солнцеи вид, отъ него тьмоювся своя воя прикрыты.И рече Игорькъ дружин своей:«Братие и дружино!Луце жъ бы потяту быти,неже полонену быти;а всядемъ, братие,на свои бръзыя комони,да позримъсинего Дону».Спалъ кпязю умъпохотии жалость ему знамение заступиискусити Дону великаго.«Хощу бо, – рече, – копие приломитиконець поля Половецкаго;съ вами, русици, хощу главу свою приложити,а любо испити шеломомъ Дону… —

выглядит искусственно вставленной между двумя обращениями автора к двум Боянам, в связи с чем создалось неверное впечатление о том, где застало затмение Солнца Игореве войско: в середине пути или в его начале.

Действительно, вчитаемся еще раз в строки «Зачина» повести:

Почнемъ же, братие, повсть сиюотъ стараго Владимера до ныншняго Игоря,иже истягну умь крпостию своеюи поостри сердца своего мужествомъ;наплънився ратнаго духа,наведе своя храбрыя плъкына землю Половцькуюза землю Руськую.

Далее, согласно логике фабулы песни, должна следовать своеобразная оценка «храбрых плъков» Игоря со стороны Бояна (курсив мой. – А. К.):

О Бояне, соловию стараго времени!Абы ты сиа плъкы ущекоталъ,скача, славию, по мыслену древу,летая умомъ подъ облакы,свивая славы оба полы сего времени,рища въ тропу Троянючресъ поля на горы.Пти было пснь Игореви,того внуку:«Не буря соколы занесечрезъ поля широкая —галици стады бжатькъ Дону великому».Чи ли въспти было,вщей Бояне,Велесовь внуче:«Комони ржуть за Сулою —звенить слава въ Кыев;трубы трубять въ Новград —стоять стязи въ Путивл!