Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия
Шрифт:
Любознательный читатель:
– Позвольте, а как же быть с побегом, так красочно описанном в «Слове», со всеми этими охотничьими трофеями, «гусями» и «лебедями», коих «избивал» Игорь к «завтроку и обду и ужин».
– Вот именно, «красочно описанный» виртуальный побег князя Игоря из плена – это всего лишь поэтическая аллегория, не описывать же автору повести рутинную процедуру обмена военнопленными.
Нам остается только одно – назвать имя автора этой «жемчужины мировой поэзии», вернее, имя Анонима, написавшего «старыми словесы» повесть о походе в Половецкую степь князя Игоря Святославича, внука Ольгова. Задача чрезвычайной важности, как пишет в заключении своей статьи Борис Дедюхин, по какой-то причине не упомянутый в Энциклопедии «Слова о полку Игореве»: «Поколения ученых вот уже <более двухсот лет> пытаются раскрыть тайны древнего текста: «Слово» прочитано, переведено, прокомментировано, осмыслено. Но все равно еще остается «конгломерат загадок», среди которых есть одна серьезности чрезвычайной – личность автора, «тягостная безымянность», как выразился академик Б. А. Рыбаков» [367] .
367
Там
Глава V
Троян-Триумвир – Коллективный автор «Слова о полку Игореве»
Боян бо Вщий, аще кому хотяше пснь творити, то расткашется мыслию по древу, срымъ вълком по земли, шизымъ орломъ подъ облакы.
Своеобразным «темным местом» «Слова о полку Игореве» является сама история загадочного появления памятника из 600-летнего небытия и не менее загадочного исчезновения его в пламени Отечественной войны 1812 года. Более двухсот лет, ровно столько, сколько разгадываются тайны содержательной части «Слова», не дает покоя исследователям история появления и исчезновения протографа памятника. Вопросы к первоиздателям «Слова» по поводу таинственного приобретения рукописи, хранившейся в Спасо-Ярославском монастыре, появились практически одновременно с публикацией Игоревой песни, или, как она была названа первоиздателями, «Ироической песни о походе на половцев удельного князя Новгорода-Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком на исходе XII столетия, с переложением на употребляемое ныне наречие». Несмотря на то что в подготовке к изданию и к самому изданию привлекалось довольно значительное число лиц, так называемых «самовидцев» «Слова», никакой информации о подробностях «находки» повести долгое время не появлялось, хотя многие стремились получить от них и прежде всего от самого А. И. Мусина-Пушкина хотя бы какие-то сведения об обстоятельствах приобретения и подготовки рукописи к печати. Наиболее дотошным «нарушителем спокойствия», которое хранил граф А. И. Мусин-Пушкин, оказался совсем молодой исследователь памятников древнерусской письменности К. Ф. Калайдович, с краткой биографией которого читатель познакомился в одной из предыдущих глав нашего исследования.
В 1813 году, тогда еще совсем молодой палеограф, которому шел 21-й год, обратился с письмом к графу, в котором, в частности, писал:
«Я желал бы знать о всех подробностях несравненной песни Игоревой. На чем, как и когда она писана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напечатано? Также и о первых ее переводах, о коих я слышал от А. Ф. Малиновского». Но в ответах Мусина-Пушкина многое было неясно. А вот об обстоятельствах и времени приобретения сборника со «Словом» он вообще предпочел умолчать.
Все это не могло не вызывать недоумения современников. В 1814 году, например, известный библиограф В. Г. Анастасевич сетовал: «Здесь главнейшее упущено со стороны М/усина/-Пушкина, что он не объяснил, от кого и как ему досталось, каким почерком написана, которого следовало бы хоть образчик выгравировать, как весьма хорошо теперь обыкновенно поступают в Европе» [368] .
Все эти вопросы остались без ответа и по сей день, по поводу чего академик Б. А. Рыбаков с горечью сетовал, так как с гибелью архетипа «Слова» навсегда отпала возможность сличить печатный текст с рукописью: «всех исследователей стал интересовать внешний вид погибшей рукописи: ее формат, количество листов, соотношения с первым типографским изданием 1800 года». За этим умолчанием графа Мусина-Пушкина угадывалась некая тайна, которую тщетно пыталось раскрыть не одно поколение исследователей.
368
Цит. по А. Мыльников. Свидетель «Слова» // К 800-летию «Слова о полку Игореве». «Наука и жизнь». 1985. № 9. С. 106—113.
Однако К. Ф. Калайдович не унимался, поскольку его решительно не удовлетворил ответ графа о том, что он не может назвать своих сотрудников по созданию «Слова» на том основании, что не имеет от них на то согласия, а также другие уклончивые ответы графа. В течение нескольких лет Калайдович буквально штурмовал графа своими письмамивопросами и, похоже, добился некоторых вразумительных ответов, о чем образованная публика узнала лишь после публикации в 1824 году биографии А. И. Мусина-Пушкина, составленной Калайдовичем [369] . Сразу же после смерти графа в 1817 году в статье, посвященной памяти усопшего, Калайдович писал: «…у архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля купил он все русские книги, в том числе драгоценное «Слово о полку Игореве». А в «биографии» приводятся уже слова самого графа: «До обращения Спасо-Ярославского монастыря в Архиерейский дом, управлял оным архимандрит Иоиль, муж с просвещением и любитель словесности; по уничтожении штата, остался он в том монастыре на обещании до смерти своей. В последние года находился он в недостатке, а по тому случаю комиссионер мой купил у него все русские книги, в числе коих в одной под № 323, под названием Хронограф, в конце найдено «Слово о полку Игореве». По вопросу на чем, как и когда писана Песнь Игорева граф отвечал: «Писана на лощеной бумаге в конце летописи довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнести оную переписку к концу XIV или к началу XV века». На вопросы о прежних переводах и кто был участником издания, ответ следующий: «Во время службы моей в С-Петербурге несколько лет занимался я разбором и переложением оныя Псни на нынешний язык, которая в подлиннике хотя довольно ясным характером была писана, но разобрать ее было весьма трудно; потому что не было ни правописания, ни строчных знаков, ни разделения слов, в числе коих множество находилось неизвестных и вышедших из употребления; прежде всего должно было ее разделить на периоды и потом добираться до смысла; что крайне затрудняло, и хотя все было разобрано; но я не быв переложением моим доволен, выдать оную в печать не решился <…>. По переезде же моем в Москву, увидел я у А. Ф. Малиновского, к удивлению моему, перевод мой очень в неисправной переписке, и по убедительному совету его и друга моего Н. Н. Б<антыша>-Каменского, решился обще с ними сверить преложение с подлинником и, исправя с общего совета, что следовало, отдал в печать» [370] .
369
К. Ф. Калайдович. Библиографические сведения о жизни, ученых трудах и собрании Российских древностей графа А. И. Мусина-Пушкина // Записки и труды Общества истории и древностей российских (ОИДР). М., 1824. Ч. 2. С. 18—39.
370
К.
Приведя этот большой отрывок из письма А. И. Мусина-Пушкина, К. Ф. Калайдович далее дает дополнительные сведении о рукописи «Слова о полку Игореве», полученные от одного из тех, кто видел этот Хронограф: «К дополнению описания рукописи, содержащей в себе Пснь Игореву, должно сказать, что оная писана в лист белорусским почерком, по словам очевидца, и статьи в ней находящиеся помещены в следующем порядке» [371] . Далее К. Ф. Калайдович перечисляет состав произведений, входящих в сборник, подробно нами описанный ранее.
371
Там же. С. 37.
«Очевидцем», который сообщил К. Ф. Калайдовичу дополнительные сведения о сборнике со «Словом», – полагает Г. Н. Моисеева, – был, по-видимому, непосредственный участник первого издания 1800 года А. Ф. Малиновский, так как на него ссылался К. Ф. Калайдович в письме к А. И. МусинуПушкину в 1813 году, когда впервые просил сообщить сведения о рукописи «Игоревой псни».
Все дополнения, внесенные К. Ф. Калайдовичем в «Исторические сведения о жизни, ученых трудах» А. И. Мусина-Пушкина, твердо обоснованы материалами. В доказательство подлинности «Слова о полку Игореве» он привел свидетельство А. Л. Шлецера, вначале скептически к нему относившегося [372] ; а также К. Ф. Калайдович ссылается на найденную им запись на псковском Апостоле 1307 года.
372
Там же. С. 38—39.
При анализе материалов, относящихся к истории рукописи «Слова о полку Игореве», ставших известными в науке благодаря неутомимой деятельности К. Ф. Калайдовича, обращает на себя внимание то, что в комплексе сведений, выявленных им у владельца рукописи, он ничего не сообщает о времени ее приобретения А. И. Мусиным-Пушкиным. Из ответов на вопросы К. Ф. Калайдовича можно было сделать предположительные выводы о времени получения Хронографа со «Словом» от архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля, так как сам А. И. Мусин-Пушкин сообщил, что рукопись была куплена его «комиссионером» «по уничтожении штата» монастыря в связи с тем, что Спасо-Ярославский монастырь был преобразован в Архиерейский дом. Д. С. Лихачев поэтому абсолютно прав, когда пишет: «Очевидно, что покупка «Слова» состоялась не ранее 1788 года, так как в письме А. И. Мусина-Пушкина ясно говорится о том, что покупка была сделана у Иоиля после упразднения Спасо-Преображенского монастыря, а упразднение его состоялось в 1788 году» [373] . В статье В. В. Данилова, ссылаясь на которую Д. С. Лихачев пишет об упразднении монастыря (Спасо-Ярославского, а не Спасо-Преображенского), допущена неточность: указом Екатерины II монастырь был упразднен в связи с переездом в Ярославль из Ростова Архиерейского дома в мае 1787 года. И с 1787 года архимандрит монастыря Иоиль Быковский был переведен на пенсию и остался жить в монастыре «до смерти своей», которая произошла в августе 1798 года. [374] .
373
Д. С. Лихачев. Археографический комментарий к «Слову о полку Игореве» // Слово о полку Игореве. М-Л., 1950 (Серия «Литературные памятники»). С. 353.
374
Г.Н. Моисеева. Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве». Л., «Наука», 1977. С. 11—12.
Из вышеприведенной цитаты «Биографии» Мусина-Пушкина можно сделать следующие два заключения, один из которых носит сомнительный, а другой – познавательный характер. Начнем с последнего. По какой-то причине к непосредственной работе по изданию «Игоревой Песни» МусинПушкин приступил только после смерти Иоиля Быковского в 1798 году. Что же мешало ему (Мусину-Пушкину) сделать этот шаг раньше, поскольку рукопись была им уже изучена вдоль и поперек в течение прошедших 10 лет? Ответ может носить только гадательный характер, но с большой долей вероятности можно предположить, что причиной тому был сам архимандрит. По какой-то причине он не давал согласия на публикацию памятника, но как только он покинул сей мир 25 августа 1798 года, как на следующий день было направлено на имя Н. Н. Бантыш-Каменского шифрованное письмо Арсения Верещагина с информацией о смерти Иоиля. Такое совпадение не могло быть случайным, то есть Арсений, ставший духовником бывшего архимандрита Иоиля в ранге архиепископа Ростовского и Ярославского с местопребыванием в упраздненном Спасо-Ярославском монастыре, фактически дал «отмашку» на публикацию памятника, то есть он имел к этому какое-то отношение. Какое отношение ко всему этому мог иметь Арсений? Об этом несколько ниже, а сначала о «сомнительном» заключении, вытекающем из признания А. И. Мусина-Пушкина, который фактически обвинил святого отца в меркантилизме, то есть в мелком мошенничестве, совершенным в корыстных целях продажи монастырского имущества. Действительно, Хронограф с подшитой к нему повестью о походе Игоря по определению не мог быть личной собственностью Иоиля, который якобы распродавал книги из своей библиотеки, нуждаясь в средствах для проживания («находился в недостатке»). А раз так, то мог ли Иоиль, судя по его биографии, подробно приведенной нами в третьей главе, взять на себя такой грех, тем более что он не нуждался в дополнительных средствах на проживание в стенах монастыря, получая пенсию, положенную ему указом самой императрицы, в размере оклада денежного содержания, положенного ему при исполнении обязанностей архимандрита до выхода на пенсию. Выходит, оболгал граф святого отца, свершив таким образом тяжкий грех. И зачем это было ему нужно? Высокородный дворянин, екатерининский вельможа, приближенный к престолу, бывший глава Синода и прочая, прочая – и вдруг банальная ложь, да еще в отношении такого благородного человека, как бывший архимандрит, проживший честную жизнь, защищавший сколько мог права униженных и оскорбленных. Невероятно, но это факт, и ему следует поискать разумное объяснение.
Следует отметить, что исследователи «Слова» более поздних времен фактически не обращали внимания на этот нюанс и безоговорочно поверили столь странному объяснению факта приобретения Мусиным-Пушкиным рукописи «Слова». Считалось, что и сам граф не безгрешен, поскольку широко пользовался своим положением обер-прокурора и не всегда возвращал рукописи, присланные для снятия копий. К тому же он путался в своих версиях, менял их, что также не способствовало созданию ему имиджа безупречно честного человека. Так, часто приводится следующий пример, не способствующий повышению такого имиджа.