Слово Оберона
Шрифт:
— А вот так они поднимались, — Уйма коснулся железной скобы, вбитой в стену. Чуть выше была ещё одна скоба. И ещё одна.
— Некроманты, — Уйма шевельнул ноздрями, глядевшими из бороды, как бледные ласточкины гнезда. — Вишь, лесенку себе прибили, трупоеды, жритраву, — в его голосе было неодобрение.
— Что?
Уйма обратил ко мне жёлтые глазищи:
— Ключ потеряла?
Я испуганно схватила себя за карман. Отпечаток пальца Гарольда был на месте.
— А деньги?
Кошелёк с золотом остался лежать на подставке
Людоед глядел на меня сверху вниз. Мне не нравилось, как он глядел. Неприятно было, что он сразу же поймал меня на оплошности. Подумаешь, золото забыли!
— Ну пошли, — предложил людоед снисходительно.
Ещё и командует! Я взвесила посох в руке:
— Ты что, здесь раньше бывал?
— Нет.
— Так куда мы пойдём?
— Туда, — Уйма показал пальцем. — Что, ещё есть куда?
Я повертела головой. Проклятый людоед был прав: из тупика вёл только один путь.
Не дожидаясь моего согласия, Уйма повернулся и пошёл вперёд, по обыкновению легко и бесшумно. Мне пришлось почти бежать, чтобы успеть за его неторопливым шагом; мельком глядя по сторонам, я впервые обрадовалась, что Гарольд навязал мне в спутники людоеда. Окажись я в этом месте одна… Нет, я не струсила бы ни за что… Но.
Повеяло ветерком. Уйма остановился. Я догнала его, встала рядом, стараясь дышать поспокойнее и потише.
— Тут они шли, — сказал Уйма.
Перед нами был глубокий ров шириной с небольшую улицу. Через ров была перекинута медная труба — во всяком случае, мне подумалось, что это должна быть медь. Никогда в жизни не видела такого музыкального инструмента — он был похож на распрямлённый и вытянутый в струнку саксофон колоссальных размеров.
Слева от трубы ров был неглубокий, можно было разглядеть кучи хлама на каменистом дне. Справа зияла чёрная пустота. Уйма столкнул туда камушек носком сапога — звука падения мы так и не дождались.
— Тут они шли, — повторил Уйма. — Кто, к примеру, дурак — валится налево. А кто, скажем, трус — направо…
— Трус?
— К примеру, жритраву. А кто хороший — переходит на ту сторону.
— По-твоему, если не дурак и не трус, то уже хороший?
Уйма уставился на меня с непонятным выражением. Я смутилась.
— Ну а мы куда свалимся? — спросила грубым, как после простуды, голосом.
— Мы хорошие, — возразил Уйма. — К тому же мы живые. Зачем нам идти через эту трубу? Там перелаз есть…
Я проследила за его взглядом. Слева, чуть в стороне, ров был завален каменными глыбами, и по их гребням можно было перебраться на ту сторону.
Уйме было просто — он перешагивал с камня на камень. Мне мешал посох, и, если честно, ноги оказались коротковаты. В одном месте я не удержалась и сползла по скользкому камню почти на самое дно.
Людоед, к моему ужасу, не стал тут же вытаскивать меня. Он, наоборот, спрыгнул, перелетел через мою голову и приземлился на дне — беззвучно.
Присел. Потрогал чёрный
— Тут был огонь, — в голосе его звучало удовлетворение. Звук отражался от низкого потолка, от скал и от стенок рва, казалось, сама пещера говорит многими свистящими голосами. — Для дураков, значит.
— По-твоему, дураки хуже всех? — спросила я угрюмо.
— Нет, — Уйма почесал бородищу. — Там, с другой стороны, вообще непонятно что. Дырка. Пустота. Трусу, стало быть, долго лететь.
— Значит, трусы хуже всех?
Уйма посмотрел на меня с подозрением. Хотел ответить, но что-то привлекло его внимание. Он наклонился и вытащил из каменного крошева тусклый волнистый меч с остатками вцепившейся в него руки.
Стряхнул кости вместе с ветхим рукавом. С удовольствием примерился к мечу, взмахнул и так и сяк — засвистел воздух.
— Это что, тоже осталось от мёртвых? — у меня заныло под ложечкой.
— Это уже потом, когда живые тут ходили, — сказал Уйма с удовольствием. — К Печати шли. Хотели, значит, обратно выбраться, некроманты, жритраву.
Я попыталась влезть на обломок скалы. Ничего не получалось.
— Уйма, мы что, так и будем в яме сидеть?
— Не будем.
Он подал мне волосатую пятерню, и я уцепилась за неё почти с облегчением.
— Трудно быть мёртвым, — бормотал Уйма, помогая мне выбраться на противоположный край рва. — И без того трудно, а тут ещё некроманты. Попадись мне хоть один…
— Откуда ты знаешь, кто такие некроманты?
— Откуда? А у нас на островах они тысячу лет гнездились, и вот что за беда — их жрать несподручно.
— Ядовитые?
— Не то чтобы. Неприлично их жрать. Однажды некроманта съешь — потом всю жизнь тыкать пальцем будут.
Я заглянула Уйме в волосатое лицо. В бороде не понять было, говорит он правду или издевается.
Ещё примерно через полчаса мы выбрались на узкий каменный карниз. Пещера осталась позади — над нами было небо, чёрное, без луны и без звёзд. Ветер пахнул дымом. Впереди расстилалась, кажется, равнина — я увидела много огней, стекающихся к одному большому пожарищу.
Я посмотрела ночным зрением. Так и есть — посреди равнины горели развалины, их со всех сторон атаковали не то люди, не то призраки, издалека не разберёшь.
— Жизнь идёт, — задумчиво сказал Уйма, и я снова не поняла, не смеётся ли он надо мной.
Неподалёку от нас стоял ещё один замок — почти целый, с виду неприступный, закутанный в стены и бастионы, как младенец в пелёнки. В окне башни мелькнул огонёк; я присмотрелась. Нет, не показалось, вот снова мелькнул.
Я поводила посохом, как антенной, пытаясь уловить, откуда исходит опасность. От горящих развалин опасностью несло за версту. Но и тёмный замок вовсе не внушал доверия.
Под нами была отвесная круча. Чтобы спуститься здесь, надо было быть дипломированным скалолазом с полным набором снаряжения.