Слово
Шрифт:
Ренделл был ошеломлен.
— Как же он может быть угрозой для вас — издателей, несущих миру современное, пересмотренное издание Нового Завета?
— Как? Дело в том, что де Фроом еретик, исповедующий и проповедующий критицизм. И на него влияет еще один еретик — Рудольф Бультман, богослов из Германии. Де Фроом скептически относится к изложенным евангелистами событиям. Он считает, будто Новый Завет должен быть демифологизирован, очищен от чудес — превращения воды в вино, насыщения толп пятью хлебами и двумя рыбами, подъема Лазаря со смертного одра, от Воскрешения и Вознесения — пока этот документ не станет что-то значить для современного, образованного человека. Он считает, будто ничего об историческом Христе узнать невозможно. Впрочем, де Фроом вообще отвергает существование Иисуса, он даже пытается
— Выходит, вы хотите сказать, что де Фроом верит только лишь в Христово послание? — спросил Ренделл. — И что же он хочет делать с этим посланием?
— Ну, основываясь на собственном понимании этой идеи, де Фроом желает сделать церковь политизированной и социализированной, чтобы она интересовалась, в основном, лишь каждодневной жизнью на земле, чтобы она исключила понятия небесного рая, Христа как Мессии и таинств веры. И даже более того. Очень скоро ты сам обо всем услышишь. И теперь можешь понять, как такой анархист, как де Фроом, мог бы воспринять Евангелие от Иакова, Пергамент Петрония, да и вообще — весь наш Международный Новый Завет с его открытием реального Христа. Де Фроом сразу же понял бы, что наше открытие может укрепить церковную иерархичность и ортодоксальность, оттолкнуть сомневающихся среди клира и верующих от церковного радикализма, а это приведет к укреплению традиционной церкви. И тогда всем амбициозным планам де Фроома наступит конец, равно как придет конец и церковной революции.
— А разве де Фроом знает что-то про «Воскрешение Два»?
— У нас есть причины считать, будто он подозревает, чем мы занимаемся и что готовим в «Краснапольском». У него десятки шпионов, их у него больше, чем у нас охранников. Пока что мы уверены лишь в том, что до настоящего времени детали нашего открытия ему не известны. Как только он их узнает, через месяц или около того мы сможем его услышать, и тогда он подсечет весь наш бизнес, прежде чем мы сможем выпустить в свет полное издание и все имеющиеся у нас доказательства. Так что сейчас, с каждым днем, он делается для нас все опаснее. По мере печатания Международного Нового Завета становятся доступными все новые и новые листы гранок, и некоторые из них могут попасть де Фроому в руки еще до того, как наше издание будет доступно для публики. Если такое случится, он сможет серьезно навредить нам — а может даже и уничтожить нас — путем продуманного заранее и рационального искажения фактов или же с помощью другой ложной информацией. Любая утечка сведений к журналистам или де Фроому сможет нас погубить. Стив, я говорю это тебе, потому что в то же мгновение, как только де Фроом узнает о твоем существовании, о месте, занимаемом тобою в нашей компании, ты сразу же станешь для него одной из главнейших целей.
— От меня он ничего не получит, — пообещал Ренделл. Никто не получит.
— Я хотел всего лишь предупредить тебя. И ты должен будешь держать ушки на макушке каждый день и каждый миг. — Уилер снова задумался. — Дай-ка подумать, не пропустил ли я чего-нибудь еще, что ты должен знать про «Воскрешение Два».
А после того, как он заговорил снова, эта ранее пропущенная информация заняла у него чуть ли не час.
Теперь издатель переключился на внутренний круг личностей, наиболее прямо занимающихся подготовкой Международного Нового Завета. Первым он отметил итальянского археолога, профессора Августо Монти, который и совершил сенсационное открытие. Профессор Монти, связанный с Римским Университетом, проживал со своей младшей дочерью, Анжелой Монти, на вилле, расположенной в окрестностях Рима. Далее, имелся француз, профессор Анри Обер, известный ученый и глубокий специалист, который устанавливал подлинность папируса и фрагментов пергамента в собственной лаборатории по определению возраста предметов с помощью радиоуглеродного метода, которая располагалась в Парижском национальном центре научных исследований. Он сам и его жена Габриэль, с которой он жил уже много лет, были очаровательной парой.
Далее, рассказывал Уилер, в этот тесный круг входил герр Карл Хенниг, известнейший издатель из Германии,
Рассказав все это, Уилер с трудом поднялся со своего шезлонга.
— Что-то я устал. Пойду прилягу, а через несколько часов встретимся за ужином. Сегодня последний вечер на борту, так что смокинг можно не надевать. Послушай, Стив, доктора Джеффрис и Найт будут первыми, с кем ты встретишься завтра в Лондоне. Думаю, что Наоми вкратце расскажет тебе про них. — Он полуобернулся. — Наоми, в руки твои передаю нашего уважаемого публициста. Не отпускай его.
Ренделл проследил за тем, как издатель удаляется, а потом его взгляд встретился со взглядом Наоми. Их разделял пустой шезлонг в красную полоску.
Неожиданно Наоми скомкала плед и отбросила его в сторону, затем выпрямилась на своем сидении.
— Еще минутка здесь, и я превращусь в ледышку, — сказала она. — Если вы хотите выпить хотя бы вполовину меньше, чем я, можете меня угостить.
Ренделл поднялся.
— С удовольствием. Куда пойдем? Или вы предпочитаете «Ривьеру»?
Наоми отрицательно тряхнула головой.
— Слишком много пространства, слишком много людей и скрипичной музыки. — Черты ее лица, обычно резкие, сейчас смягчились. — В «Атлантике» обстановка более интимная. — Она сняла свои очки в роговой оправе. — Ведь вы же предпочтете местечко поинтимнее, не так ли?
РЕНДЕЛЛ С НАОМИ ДАНН СИДЕЛ в отдельной кабинке «Кабаре де л'Атлантик», неподалеку от танцевального пятачка, где француз-пианист наигрывал душещипательный парижский шансон «Melancolie». Они заканчивали уже по второй порции виски со льдом, и Ренделл чувствовал себя под хмельком.
Он не в первый раз посещал «Кабаре де л'Атлантик», ставший его любимым убежищем на лайнере «Франс». Сейчас он с Наоми сидел между двумя барными стойками. Бар с напитками находился прямо перед ними, в затемненной нише. На табуретах перед ним сидело несколько пассажиров, а красавчик-бармен, похожий на ведущего актера «Комеди Франсез», определял заказчиков по миниатюрным флажкам всех стран, украшающим стены и столы бара. За спиной у Ренделла был закусочный бар в форме подковы, который открывался в полночь и где типичный французский шеф-повар подавал полуночникам луковый суп, горячие сосиски в булочках и тому подобные вкусные вещи.
— Итак, Стив, завтра в шесть утра мы прибываем в Саутхемптон, — услышал Ренделл голос Наоми Данн. — Если учитывать таможенный досмотр и паспортный контроль, на берег мы сойдем часов в восемь утра. И не знаю, то ли мы поедем вместе с мистером Уилером в Лондон на машине, то ли поплывем на пароме до станции Виктория. В Лондоне мы сразу же отправим вас двоих в гостиницу «Дорчестер». Мистер Уилер и я задержимся в Лондоне лишь настолько, чтобы представить вас докторам Джеффрису и Найту из Британского Музея. Убедившись, что у вас все в порядке, мы тут же отправляемся в Амстердам. Вы же можете остаться с Джеффрисом и Найтом, задавать им различные необходимые вопросы, записывать ответы, и, если понадобится, остаться на ночь. И только после этого вы можете отправляться в Амстердам. Уверена, что встречу с этими двумя джентльменами вы найдете весьма интересной.
— Я тоже надеюсь на это, — заметил Ренделл. — После двух коктейлей в голове приятно шумело, и ему хотелось, чтобы это блаженное состояние не проходило. Он остановил официанта и спросил у Наоми:
— Как насчет того, чтобы повторить?
Женщина милостиво кивнула.
— Я останусь с вами так долго, сколь вам будет угодно.
Ренделл заказал по коктейлю и вновь обратился к Наоми:
— Эти британцы… с которыми я встречусь… Может мне следует что-нибудь знать про них, про их особые функции в «Воскрешении Два»?