Случай из жизни государства (Эксперт)
Шрифт:
Набилось в 12 квадратных метров 14 человек: сам Хозяин, режимник Минкевич, опер Петров, командир конвойной роты капитан Щукин - и остальные, рангом поменьше, прапорщики, офицеры-производственники и два начальника отрядов, 5-го и 7-го.
– Ну что, командиры? Песец подкрался незаметно?
– объявил Перемышлев безо всякой подготовки.
– Что будем делать? У кого есть предложения по существу, а?
– Я в управу уже сообщил. Спецназ "Ураган" к нам собирается, прохрипел Щукин. Горло у него было обмотано белым шарфом по случаю острого тонзиллита: много курил капитан, да и сейчас
– Спецназ?
– сверкнул глазами Хозяин.
– А твои молодцы что? Их к параду 7 ноября готовили, да? У тебя вон, Кондратюк, первое место по рукопашке занял на межзональных...
– Да кроме этого охламона у меня больше и нет никого! Я, если честно, как автомат в руках бойца увижу, так сразу думаю: щас он пальнет не в ту сторону и - по тайге, домой, в дезертиры!
– зашептал Щукин, стараясь делать это как можно громче.
– Осталась шелупонь одна, ей Богу, москвичи да чурки!
– А чурки-то откуда у нас?
– удивился Перемышлев.
– Вроде отделились? Откуда призыв?
– Из Москвы, - пояснил, вступая в прения, Петров.
– Вы что, Николай Фомич, в столице давно были? Вроде недавно. Там же этих...
– Ты, это, капитан, в рот компот, - перебил его Хозяин.
– Ты неверный тон берешь, осади! Лучше думай, почему твоя оперативная часть оказалась в неведении относительно планов лагерной блатоты...
– Да я...
– Головка от буя, - завершил прение Перемышлев, махнув на Петрова рукой. И посмотрел на Минкевича
Режимник надеялся, что очередь до него дойдет в конце "симпозиума". И в голове было пусто. До начала беспорядков мысли Минкевича устремлялись в основном к предстоящему юбилею и к концу рабочего дня, когда можно было бы распить с кем-нибудь из сослуживцев литр водки или ещё чего-нибудь крепкого. Но все переменилось разом, и в это, в бунт, подполковник никак не мог поверить до конца. Хотелось вернуться в начало утра, к опохмелке.
Хозяин, поняв, что Минкевичу сказать пока нечего, обратил взгляд на начальников отрядов. Один из них, майор Твёрдый, соответствовал фамилии по всем статьям. Зеки 5 отряда называли его "Корчагиным", иногда даже в заявлениях на выдачу валенок писали "начальнику отряда майору Корчагину", за что получали взыскания в виде лишения тех же самых валенок.
– Я уверен в одном, - утробным баритоном объявил майор Твердый.
– Надо принимать решительные, неотложные меры. Надо действовать энергично и твердо, пока процесс не принял формы необратимости... Ещё хотелось бы...
– Ты под Горбача не коси, - прервал Перемышлев.
– Выключи микрофон на хрен. Сказать нечего - усохни и не воняй...
– Я офицер, между прочим, - начал обижаться Твёрдый.
– Я...
– Здесь я офицер, - объявил Хозяин, расправив плечи, словно орлиные крылья.
– А ты говно.
– Можно я скажу?
– обратился к Перемышлеву лейтенант Рогожин, молодой и энергичный, мечтавший о карьере в органах.
– Валяй, накладывай...
– Думаю, что нужно немедленно выявить эпицентры бузы. В этих точках наверняка баламутят лидеры, а они оперчасти известны в лицо и поименно. С вышек можно нейтрализовать их. Поодиночке...
– Как это - нейтрализовать?
– Да нас за это дело в..... и высушат, рыбья твоя голова!
– Ну, Николай Фомич, сейчас время другое, надо вопросы решать неформальными методами! Вон, в Москве...
– Москва далеко, они там, может, с жиру бесятся, палят друг в друга! А тут Зимлаг!... Да и стрелять из чего? Из автоматов? Заключенные тогда из нас форшмак сделают! И стрелков у нас нет.
– Как - нет?
– вступил в беседу Петров.
– Я мастер спорта по стендовой. И карабин у меня есть, с оптическим прицелом. Добровольно соглашаюсь, Рогожин прав...
Хозяин медленно обвёл взором присутствующих. Лица у всех были разные: от "ящика" Минкевича до буратинистого Рогожина. Но ни в одном лице не было ответа на главный вопрос: что делать? И даже уверенность Рогожина в своей правоте была лишь способом выделиться, набрать очки для перехода в другую лигу. И Петров, видимо, мыслил лишь сегодняшним и завтрашним днем, не заглядывая в чуть отдаленное будущее.
– Нет, стрелять не будем...
– тихо, но твердо произнес Перемышлев.
– Я себе не враг...
И неожиданно, словно ответ на слова Хозяина, где-то вдалеке, приглушенная стенами, раздалась короткая автоматная очередь.
Все оцепенели, как чиновники в финале "Ревизора".
– Что там за пидорас шмаляет?
– разрядил обстановку Хозяин.
– Петров, пойди выясни... Да нет, чего время терять? Все идем к тебе в кабинет, поглядим на зону...
– Да там они все стекла раздолбали, там колотун... И опасно, возразил Петров.
– Ты что, не офицер, что ли? Ну-ка, все встали, в рот компот - и пошли за мной!
– злобно скомандовал рассерженный Перемышлев.
Он вышел первым, чуть не открыв дверь в другую сторону - настолько был зол; остальные двинулись за ним, по старшинству.
В петровском кабинете и вправду было холодно, как на дворе. На столе лежала чугунная болванка величиной с порядочную грушу. Другая болванка угодила прямо в портрет Дзержинского: на месте рта зияла рваная дыра с изгибом идиотической улыбки.
Хозяин посмотрел в окно - осторожно выглянув из-за оконного проема.
Примерно три сотни зеков стояли возле здания. Они чуть расступились: в центре круга на снегу лежало тело, под которым расплывалось темно-красное пятно. Двое мужиков подкатили бочку из-под краски. На неё резво запрыгнул "какой-то нервный" (так определил его Перемышлев) с горящими от возбуждения глазами, в шапке набекрень.
Это был Евгений Кирсанов, он же Лаборант.
– Братва! Зеки!
– завопил, испугав близстоящих, Лаборант.
– Косая сука смерть вырвала из наших плотных рядов дорогого кента, сидельца со стажем, босяка и бродягу по всей прошлой жизни, путёвого мужика по масти Гриню Козырька! Краснопогонная петушня подло замочила его, наплевав на высокие идеалы! Змеи не знают жалости, позорные волки плюют на права человеков! Мы, познавшие весь бутор существования за высоким забором, оголодавшие в БУРах и "шизняках", заявим этой мышиной своре своё гордое - "На ...!"