Случай с Акуловым
Шрифт:
– Во-он она, усадьба-то! По тропке идите...
Старик некоторое время сердито разглядывал Акулова, потом махнул рукой и пошел вслед за женщинами. Шофер развернул автобус и поехал назад, в Чехов.
Акулов остался один. Растерянно огляделся по сторонам: мокрая дорога, мокрые деревья. Высоко, среди голых ветвей, орали и дрались вороны. Было шесть часов, над дальней березовой рощей еще стояло бледное зарево, но на полях уже завязывались сумерки.
"Нормальный я себе вечерок устроил",- усмехнулся Акулов.
Впереди у дороги белел щит. Акулов направился к нему.
"А ведь автобус, наверное, последний был,- подумал он.- И музей, конечно, закрыт. Ночевать, что ли, здесь?"
В стороне, у дороги, Акулов разглядел не то чайную, не то столовую, но окна там были темны, и на дверях, похоже, висел замок.
Вороны на деревьях продолжали орать и драться.
Акулов постоял перед щитом со схемой домика-музея А. П. Чехова. К усадьбе вела узкая, блестящая от дождя дорожка. На мокрый асфальт налипли багряные листья.
Справа от дорожки, за мокрыми кустами, тускло отсвечивал небольшой пруд. Вода в нем была темной, спокойной. По воде плыл утиный пух. По ту сторону пруда проступали избы. Нужно было что-то предпринимать, и Акулов торопливо зашагал к усадьбе. Крупный пестрый селезень испу-ганно шарахнулся от него и пошел, гулко хлопая крыльями, разрушая гладкую неподвижность воды. За ним, довольно крякая, двинулись неторопливые утки.
Музей, как Акулов и предполагал, был закрыт. Во флигельке, рядом, светились окна. У входа в дом-музей пожилая женщина, в сбившемся на лоб платке и синем рабочем халате, подметала посыпанную песком дорожку. Из сада тянуло сыростью, остро-спиртово пахли опавшие листья.
Акулов поздоровался.
– Что поздно так?
– укоризненно сказала женщина.- Закрыли уже. Наши сегодня пораньше закрыли,- пояснила она,- совещание у них в Москве, вызвали.
– Интересное кино получается,- ухмыльнулся Акулов.
– Какое кино?
– не поняла женщина.
– Это я так,- смутился Акулов. В настораживающей тишине усадьбы было что-то такое, что заставило Акулова говорить вполголоса.
– Вы с утра приходите. Экскурсантов поменьше,- посоветовала женщина.Переночуйте и приходите.
– А переночевать где?
– Ну, беда невелика,- женщина поставила у крыльца метлу, вытерла о халат руки,-остановиться в любой избе можно, пустят. Вон хотя бы у Кондратьевны. Как из усадьбы выйдете, направо, по-над прудом и к пожарному сараю. Там изба ее...
Акулов поблагодарил и хотел было идти, но женщина остановила его:
– Подождите, я сейчас...
И ушла. Слышно было, как шуршат под ее ногами опавшие листья. Через минуту женщина вернулась с яблоком в руке.
– Возьмите-ка вот... Из чеховского сада. Антон Павлович еще сажал. Берите, берите.
Яблоко было в капельках дождя, крепкое, с тонким запахом. К его глянцевитому боку приклеился лист.
– Спасибо,- смущенно пробормотал Акулов, не решаясь при женщине сунуть яблоко в карман, так и пошел, неловко держа его в руке.
В избах за прудом зажглись огни. Мимо Акулова, позванивая колокольцем, прошла корова. В стороне, неподалеку от усадьбы, чернело небольшое, вросшее в землю строение. Должно быть, тот самый пожарный сарай.
Акулов свернул по тропке направо, к первой избе, что стояла как раз напротив пожарного сарая.
Ветха была изба, крохотная, как из сказки. Подслеповатые оконца глядели тускло, будто были на них бельма; ограда в палисаднике повалилась, приминая бурьян. Ступеньки крыльца, однако же, были чисто вымыты, тут же на перилах сушилась тряпка.
Акулов потоптался на крыльце, стукнул в дверь раз, другой - дверь внезапно отворилась, словно его, Акулова, ждали, и на пороге возникла старушка, такая усохшая и маленькая, что сначала Акулов принял ее за девочку-подростка. Была она самое большее Акулову по пояс. Глядела ясно, спокойно. Чистая кофта, темная юбка до пят, на голове платочек в горох.
Акулов оторопело глядел на нее, не решаясь спросить, но молчать было совсем уже неудобно, и он сказал:
– Я извиняюсь, переночевать у вас можно, бабуль?
– А чего ж нельзя? Завсегда можно. Здесь в каждой избе месте найдется. Заходьте.
Акулов вдруг понял, что его особенно поразило в старухе: глаза! Даже в густоте сумерек видна была их льдистая голубизна, но в памяти бродило еще воспоминание - видел он где-то старуху, кого-то похожего на нее. Давно... очень давно. Да так и не вспомнил.
Вслед за старухой он прошел в просторные сени, где стоял старый фаянсовый рукомойник, рядом - керосинка, на шатком столике. Духовито пахло травой. Пучки ее были развешаны повсюду, свет лампочки с трудом пробивался сквозь топорщившиеся со стены стебли.
За сенями была комната, разделенная на две половины широкой русской печью и тонкой, должно быть фанерной, перегородкой. В первой половине стоял темный, грубой работы стол, две скамьи, у печи - немудреная утварь. На оконце ситцевая занавеска.
– Пальтушку-то сыми и ступай в светелку,- сказала старуха.- А я покуда здесь управлюсь.
– Как звать-то вас, бабуль?
– спросил Акулов, стаскивая плащ.
Ботинки он тоже снял по северному обычаю. Пол был вымыт до желтизны, половичок из разноцветных лоскутьев свежепростиран. В чем-чем, а в чистоте Акулов понимал: корабельная закваска.
– Чо те?
– не поняла старуха.
– Кличут вас как?
– А-а, Марией... Кондратьевной. Ботинки ты зазря снял, пол у нас холодный. Дует.