Случайный трофей Ренцо
Шрифт:
Девчонку резко к себе.
Она не вскрикнула, сдавленно охнула, закусила губу.
Больно? Слишком резко, чуть не вывихнул ей руку… ничего… но иначе бы не успел. Надавил, заставляя разжать пальцы, отобрал нож. Перехватил оба ее запястья одной рукой, заводя ей за спину, другой рукой крепко прижал к себе. Прижал — скорее, чтобы не упала, чувствуя, как у нее подгибаются ноги, чувствуя ее частое, сбивчивое дыхание всем телом.
Ее лицо совсем рядом. Полные ужаса золотые глаза. Попалась.
Досчитать до десяти, успокоиться.
И еще раз до десяти, потому что ощущение, что пропал голос.
Тихо кашлянул, проверяя… Нормально.
— Тебя учили убивать?
Она не ответила, только зло дрогнули ноздри. Ужас и отчаянье — хорошо. Как бы там ни было, но она не готова умирать, и ей не все равно.
Дернулась в его руках, вырваться не смогла.
— То, что ты сделала, было очень умно и очень глупо сразу, — по-джийнарски сказал Ренцо. — Ты отлично вытащила нож, так, что я не заметил. Очень разумно решила перерезать горло — это легко, если понимать как. Но вот пытаться убить меня здесь и сейчас — не очень умно. Совсем глупо.
Она слушала. Слезы блеснули в ее глазах, но удержались, не покатились по щекам. Плакать она не станет. Руки напряглись. Переступила с ноги на ногу, пытаясь устоять, но рывок отнял последние силы. Ренцо прижал ее крепче.
— Если ты убьешь меня сейчас, — сказал он, — у тебя нет шансов. Тебе не выбраться живой из лагеря. Кругом солдаты, тебя поймают. Пытаться убить меня здесь можно только в одном случае — если ты сама ищешь смерти. Умереть и забрать с собой как можно больше илойских псов? Так? Пусть хоть одного? Тоже неплохо. Я сгожусь для этой цели не хуже, чем любой другой. Отчаянный и бессмысленный поступок — только смерть и ничего больше. Но подумай, в Илое у тебя будет шанс. Выждать время и набраться сил. И правильно выбранный момент стоит куда больше безрассудного геройства. Затеряться в большом городе намного проще. И вернуться домой. Ты хочешь домой?
Почти ложь — он не позволит ей сбежать даже там.
Но это возможность выгадать время. Несколько дней, за которые может измениться многое.
Вот только готов ли он привести ее домой?
Еще есть время. И надо дожить.
У нее дрогнули губы, но она их тут же поджала. Изо всех сил постаралась выпрямиться, расправить плечи. Гордая.
— Сядь, — сказал Ренцо.
Почти силой усадил на стул.
Разжал руки, отпустил, отступив назад.
Взял полотенце, приложив к шее. Да, Гильем опять будет вздыхать и ворчать, что все в крови. Ничего. Крови на полотенце не так уж много, просто царапина. Сейчас остановится.
Главное, понять, что делать с девчонкой, он ведь не сможет сутками сторожить, не спуская с нее глаз.
— Хочешь пить? — спросил он. Налил в кружку, поставил рядом на стол. — Бери.
Она дернулась. Потянулась всем телом. И сразу не решилась. Облизала губы. Глянула на него вопросительно. Стиснула пальцы в кулак.
— Пей, — сказал Ренцо. — Это просто вода. Я не стану отбирать у тебя, и не стану ничего требовать взамен. Не сейчас. Пока это ничего не значит. Глупо отказываться.
Она протянула руку. Замерла. Почти минута понадобилась ей на раздумья. А потом схватила так жадно, что задрожали пальцы.
Но пила очень осторожно, маленькими глотками, все до дна, не торопясь и изо всех сил сдерживая себя. И, не удержавшись, облизала губы. Чуть судорожно сглотнула, поняв, что уже все. Поставила кружку на стол.
— Молодец, — сказал Ренцо по-джийнарски. — Сейчас Гильем принесет молока и немного еды. Поужинаешь со мной?
— Чего ты от меня хочешь? — чуть хрипло, но на чистом илойском спросила она.
2. Пленница
Он улыбался.
Легко и открыто улыбался, разглядывая ее.
Ни злости, ни страха. Она пыталась его убить, а он улыбался ей.
— Как тебя зовут? — спросил он по-илойски.
Еще недавно она была готова умереть, но не позволить им… Не подчиниться их воле. Она ненавидела илойцев, всех разом, и каждого из них — всем сердцем.
Но он ничего ей не сделал и не требовал ничего особенного… ничего не требовал.
И все же, он ничем не лучше других. Трибун, отдававший приказы, даже не простой солдат. Он тоже виноват во всем. Может, даже больше других. Он тоже убивал.
А ее имя — это просто имя, не значит ничего.
Она совсем терялась.
И под его взглядом… что-то происходило с ней.
— Меня зовут Лоренцо, — сказал он, пододвинул второй стул и сел рядом. — А тебя?
Он ждал.
У него были серые внимательные глаза, совсем коротко постриженные волосы, сильные руки… шрамы на руках. В каждом его движении, в каждом слове, чувствовалась спокойная сила и уверенность в себе. И опыт. Опыт в первую очередь. Он был взрослым, намного старшее ее… моложе отца, конечно, но все же… Взрослым.
Он так и держал полотенце у шеи. Светло-голубое полотенце, почти белое, и кровь на нем так хорошо заметна. Еще немного, и ей удалось бы, тогда бы он умер… а потом и она тоже.
Он смотрел на нее.
Лоренцо.
— Мэй, — сказала она. — Я — Мэй.
Он только кивнул, и его улыбка стала шире. Он радовался… да, пожалуй, искренне радовался, что она начала с ним говорить. Это шаг навстречу. Только имеет ли она право на этот шаг? Или это предательство — разговаривать с врагом? Дин наверняка счел бы предательством, он всегда страшно суров. А отец сказал бы, что она должна жить, и пока жива — есть шанс и есть надежда. Но отца больше нет, он предпочел умереть вместе со своими людьми, а Дин… Ищет ее? Надеется, что она смогла выжить?
Все так запуталось…
От слабости кружилась голова.
— Я бы предложил вина, — сказал Лоренцо, — но сначала тебе стоит поесть. Сейчас Гильем вернется, принесет чего-нибудь. Ты хочешь молока?
Мэй покачала головой. Она еще не решила.
— Давно ты ела в последний раз?
Давно и… сложно сказать. Первые несколько дней, как ее схватили, она ела все, что дают, надеялась сбежать, считала, что ей нужны силы. Потом поняла, что сбежать не выйдет. Пыталась отказаться от еды, но не смогла. Почти пять дней продержалась, а потом ей принесли какую-то похлебку… такой удивительный запах… она даже не успела осознать вкуса, но это было восхитительно. Потом ей приносили еду, но, как только она тянулась — били по рукам… били постоянно. Это невыносимо. Тогда она отказалась окончательно, лучше умереть, чем позволить издеваться над собой, она больше не попросит и не потянется к еде. Умереть почти вышло.