Слуга. Штучная работа
Шрифт:
А того потянуло на философию:
– Жизнь такова, что живым из неё никак не вырваться…
– Что ты молчишь-то всё!
Физик вынул из кармашка на плавках плоскую баночку и, указав на неё пальцем, продолжил:
– Поэтому приходится носить с собой это…– Он усмехнулся. – В моей смерти прошу меня не винить…
– Рассказывай!
Но Физик не торопился рассказывать. Его могла разлюбить жена, он сам мог запутаться и теперь не знал выхода из положения. Это был всё тот же упертый тип, однако теперь это было заметнее. И как бы Михалыч ни старался, приводя веские доводы, Физик лишь супился, смотрел по сторонам и молчал.
Затем он вернул баночку в кармашек плавок, поднялся и пошёл к реке. Вошел по грудь, поплыл и тут же, взмахнув руками, ушёл под воду. В толще воды мелькнули светлые ласты.
Кожемякин метнулся на выручку. Пара взмахов руками – и вот оно место. Михалыч нырнул, глядя во все глаза, – не нарваться бы на нож.
Еще глубже – и вот он, Физик. С открытыми глазами. Михалыч подхватил его со спины, оттолкнулся ногами со дна и стал грести под себя. Добрался до берега, вынес Физика волоком из воды – тело оказалось тяжелым – положил на песок, стал делать искусственное дыхание. И тут чьи-то жёсткие руки дернули его от Физика.
Физик лежал на песке. Кожемякин стоял рядом. Двое полицейских надевали на него наручники.
– Вы что творите! Помогите ему!
Слушать его не хотели. Нагнули вперед и силой подвели к бело-синему «Луноходу», посадили в задний отдел, закрыли дверцу.
Физик недвижно лежал на песке, полицейские бродили вдоль берега. К ним подошли двое от внедорожника.
Кожемякин кричал, глядя в дверное оконце. Но его не хотели слушать.
Полицейские наконец вернулись. Машина дернулась, пошла в гору, ворча надорванной требухой. Двое мужиков смотрели от внедорожника, и это выглядело как-то особенно.
…Михалыч сидел теперь в камере на замке. Что же делать? Как поступить? А главное – назваться или промолчать? Снаружи донёсся телефонный звонок. Сержант – было слышно – бросился коридором к телефону:
– Гуща слушает… Поднять? Будет сделано…
Трубка шлёпнулась в гнездо, раздались шаги. Затем открылась дверь: в проёме стоял сержант.
– Идём… Шаг влево, шаг вправо – попытка к побегу.
Сержант либо шутил, либо не знал других слов. Кожемякин вышел из камеры, лестницей поднялся на второй этаж, возле двери с надписью: «Начальник отделения» остановился. Сержант пыхтел сбоку. Дёрнув дверь на себя, он втолкнул Кожемякина внутрь.
За столом сидел тот самый мужик, лет за тридцать, в штатском. Он что-то писал. Именно он с этим Гущей-сержантом напялил на Михалыча кольца. Сержант забрал наручники и вышел. Мужик достал из стола свои, прицепил Кожемякина за правую руку к трубе отопления и продолжил писанину.
Соображалось, однако, как-то не очень. Бросало то в жар, то в холод, верхняя губа ощущала выдыхаемый из носа воздух – явный признак подступающей лихорадки.
– Мне бы таблеточку аспирина…
– Не держим.
– А презумпция у вас имеется?
– Пошути у меня…
Мужик не переваривал шуток на профессиональные темы, поэтому Михалыч решил тихонько его добивать.
– Я тоже не шучу. Назовитесь. Это моё законное право.
Мужик поднял голову и отчётливо произнес:
– Старший опер Иванов…
– С утра ходит без штанов…
Иванов ничего не сказал на это и продолжил писанину. Потом проговорил:
– Я исхожу из собственных убеждений. Ты оказался на месте преступления, у тебя нет документов.
– Это наказуемо?
– Сейчас мы тебя обкатаем… Глядишь – оно и всплывёт… Оно же не тонет.
– Как же я сразу не догадался…
Кожемякин после слов Иванова вдруг снова подумал, что полиция точно не могла так быстро прибыть на место происшествия – ведь от деревни до поселка добрых четырнадцать километров.
Иванов нажал кнопку на пульте, вошёл тот же сержант, из чего следовало, что в данный момент (ввиду воскресенья) сотрудников в отделении всего двое.
– Обкатай для начала…
– Товарищ капитан! Вы же хотели допрашивать!
– Позже. Спускай вниз.
Гуща посмотрел себе на ладони, растопырил пальцы. Затем отстегнул Кожемякина от трубы, заменил наручники и повел в обратном направлении – пыльными деревянными ступенями, в дежурную часть. На стене здесь висели часы-ходики с гирями. Совсем как когда-то в деревне. На часах было около трех. В боковой комнатке с распахнутой дверью что-то булькало, пахло щами.
Кожемякин притормозил:
– Потом обкатаешь, начальник… Обед ведь не ждет…
Они стояли у маленького столика – здесь лежал резиновый валик, испачканная стеклянная пластина, мятая дактокарта и затёртое полотенце.
Сержант вновь оглядел свои ладони:
– Посиди пока…
Тяжелая дверь замкнулась за спиной у Михалыча, щелкнула замком. Сержант загремел коридором к плите: у него, вероятно, на плите уходили щи.
Михалыч шагнул камерой, огляделся. Само собой, можно сообщить о себе, что на соседней улице, но только под другой фамилией, живет у него матушка. Разуметься, она прибежит. И будет уливаться слезами.
Михалыч опустился на голые доски, положил в изголовье куртку. Сон навалился внезапно.
Но вот снова щёлкнул замок. В дверях – тот же сержант. Живот округлился; брючной ремень, оттянутый пистолетом, провис книзу.
– Выходим, торопит…
Михалыч поднялся, взял куртку и двинул к выходу.
– Куртку на что берешь?
– Клопы у вас завелись. Вытряхнуть надо…
Около столика сержант остановился, поправил ремень и сытно икнул. Вынув свежий бланк из стола, он положил его на стол. Затем освободил Кожемякину обе руки от наручников и попросил, чтобы тот не напрягал пальцы. Рука у него уже потянулась к запястью, но в этот момент кулак у Михалыча угодил сержанту меж ребер. Остальное довершил локтевой захват вокруг жирной короткой шеи.