Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена
Шрифт:
Впрочем, хоть перед собой-то притворяться не стоит. Настоящим потрясением стало не это. А тот внезапный шаг в мою сторону, невероятно сокративший расстояние между нами, нарушивший мое жизненное пространство не помогли и доспехи из стекла и пластика. Как бишь он сказал? «А вы, если утешение понадобится вам, вы ко мне придете?» Не «обратитесь», а «придете»… Боже, как я испугалась! А чего, казалось бы? Того, что, ответь я утвердительно, из экрана по плечи взметнулся бы… Кто? Моя единственная опора, человек, в общении с которым
А если бы я спросила: «Где вы сейчас находитесь? Мне как раз остро не хватает вашей руки в своей руке…» Что тогда?
Господи, да что это мне в голову лезет?.. Может, это меня и напугало — эхо сетевых бесед, проникшее в материальный мир, где, как я уже усвоила, все давно закончилось? Где мне осталась лишь работа и родовое гнездышко, куда более уютное, чем прежде, но все такое же пустое? В чем, если вспомнить, я и призналась сегодня в порыве нетрезвого откровения моему нетрезвому другу. «Что еще у вас есть?» — «Квартира и работа!»
Одно утешает: счет пока равный. Как оказалось, у собеседника ситуация сродни моей. Вот ведь ирония судьбы! Мало того, что я исхитрилась выловить в необъятной сети двух совершенно разных, но одинаково понравившихся мне человечков — а они возьми да окажись одним! Так этот один еще и оказался совершенно, вопиюще одиноким! Его личная жизнь исчерпывается тремя виртуальными контактами, двумя из которых оказалась я. Если, конечно, он не выдумал всего, что соизволил мне сообщить.
Но в том-то и дело, что я знала, печенкой чуяла: нет, не выдумал. Такие вот у меня в отношении безымянного моего друга прорезались параненормальные способности…
А теперь спать, пока утро не настало. Кроватка у меня не хуже кресла и дивана. Удобная и просторная — хотя последнее и не актуально.
Под сомкнутыми веками еще некоторое время мигали елочные огоньки и проносились смутных очертаний озаренные полуулыбками лица феи или эльфы, должно быть. Или Профессор, с которым я так и не поговорила… Запульсировали в ритме колыбельной почти забытые строчки:
Ночь, роскошная, как бархат, И искристая, как хохот, Снова мир заполонила, Серый день пошел на убыль. В небе — блестки, в сердце — ясность…Ах, если бы, если бы…
«СЮРПРИЗ, ЦЕЗАРЬ!»
Все-таки моя работа и я идеально подходим друг другу. Я радостно иду на службу утром и радостно возвращаюсь со службы вечером. Сейчас я дождусь, когда народ потянется на обеденный перерыв, и выйду в сеть. А сама перекушу позже. А то и вовсе попрошу Мишеньку стать мне родной матерью и принести чашечку чаю прямо в кабинет. Он, добрая душа, еще ни разу не отказал распоясавшейся директрисе в чашке чая на основании того, что
Припомнив последний разговор о ручках и ножках, я подавила смешок. Боюсь, этот разговор и стал причиной трехдневного молчания Бродяги. И Профессора. Хотя не исключаю, что с Бродягой мы просто разминулись, а Профессор, глядишь, что и оставил для меня — я же не проверяла…
Тьфу ты… Сама никак не привыкну, что эти двое — «два в одном».
Тишина. Даже за стеной, в кабинете Снегова, больше не слышны шаги.
ЛЕДИ: Привет дебоширам! Как самочувствие?
БРОДЯГА: Спасибо, добрая госпожа, по сравнению с тем, что было позавчера — превосходно.
ЛЕДИ: Поделом вам, старый бродяга! Впредь не пейте во вред здоровью. Берегите себя для ближних.
БРОДЯГА: Я, как правило, так и поступаю…
ЛЕДИ: Особенно третьего дня?
БРОДЯГА: Ох… Не добивайте, если сможете… Если уж вам без этого не обойтись тогда, конечно, добивайте.
ЛЕДИ: И не подумаю! Сами не маленький.
БРОДЯГА: Да и так уже… Примете ли вы мои извинения за все, что я позволил себе в ту роковую ночь?
ЛЕДИ: Вы, к счастью, по причинческим технинам не могли себе особенно много позволить. Вот если бы между нами не было монитора…
БРОДЯГА: Если бы между нами не было монитора, я бы не позволил себе нажраться… То есть, простите, злоупотребить. Меня, в сущности, развезло с непривычки.
ЛЕДИ: Все так говорят, милейший, абсолютно все!
БРОДЯГА: Нет, действительно, Леди, простите, а? Вы вправе потребовать сатисфакции, если захотите. Я вам ее с радостью предоставлю.
ЛЕДИ: О какой сатисфакции речь? Как вы себе это видите, голубчик? Я что же — должна теперь в отместку ваши, что ли, конечности перецеловать?..
БРОДЯГА: Ой!.. Не смею настаивать… Но отказаться тем более не смею.
ЛЕДИ: Ну нет, покладистый вы мой, этого, полагаю, не произойдет никогда.
БРОДЯГА: Никогда-никогда? Даже если в противном случае небо рухнет на землю?
ЛЕДИ: Да, неслабые у вас возможности!.. Впрочем, пусть его падает, мое, что ли, небо?
БРОДЯГА: Узнаю мою Леди. Непреклонна и нерасчетлива.
ЛЕДИ: Я, конечно, могу ошибаться, но по-моему, ваша давешняя распущенность не так уж вас и тяготит.
БРОДЯГА: Вы не можете судить. Ужасно тяготит. Другое дело, что я невольно приблизился к вам на крохотный шажок и не могу заставить себя удалиться на прежние позиции.
ЛЕДИ: Невольно?
БРОДЯГА: Хм!.. Да, был неправ! Но ведь был нетрезв. Да, уронил честь советского офицера… Ну и пусть себе валяется — моя, что ли, честь? Как выражается одна моя хорошая знакомая.
ЛЕДИ: Ваша знакомая, допустим, выражается совсем иначе. Впрочем… Вы, мой безымянный друг, похоже, и правда не совсем в своей тарелке. Может, если я по всей форме дарую вам прощение, вы переползете обратно в свою тарелку? Договоримся так: я никогда больше не напомню о вашем новогоднем разгуле, если вы не дадите мне повода. Иначе буду напоминать что ни день. А иногда и по ночам.