Служу Родине. Рассказы летчика
Шрифт:
— Успех выполнения боевого задания зависит от знаний, — часто говорил он, сидя по вечерам у нас в землянке. — Каждый свой полёт — и боевой и тренировочный — тщательно анализируй сам. Если допустил ошибку, советуйся со мной, с любым командиром, с товарищем. Главное — не замыкайся, прислушивайся к критике, и тогда любую ошибку выправишь. Так должен поступать комсомолец.
Мы сделались серьёзнее, вдумчивее. Многие из нас вступили в партию. К этому важнейшему в жизни событию готовился и я.
7. В
Мы стали много и усиленно тренироваться. Я летал в паре с Габуния. В воздухе было тихо. Нас, молодёжь, постепенно подготовляли к будущим воздушным боям.
Тяжёлый пятибачный самолёт — источник моих огорчений. Мне хочется выжать из него максимальную скорость.
У машины хлопочет механик Иванов. Он молод, но опыт у него большой.
Собираюсь в тренировочный полёт. Подходит Амелин:
— Ну, как твой аппарат? Бензину занять можно?
— Смейся! Вот сейчас попробую в последний раз — может, что и выжму.
Иванов серьёзно говорит Амелину:
— Не шутите, товарищ командир. Отличный аппарат.
В паре с Габуния мне приказано вырулить на старт. Нас неожиданно отправляют на дежурство в воздух. Солнце уже стоит низко, у гитлеровцев это излюбленное время для налёта на наши аэродромы.
Габуния взлетает. Следую его примеру. Мой пятибачный медленно набирает скорость и высоту. Теряю из виду своего ведущего. Пытаюсь связаться с ним по радио — ответа нет. С землёй я связи не установил.
Решаю проверить, какую максимальную скорость может дать моя машина. Набираю высоту тысяча пятьсот метров и начинаю «выжимать» из самолёта всё, что он может дать.
Скорость самолёта меня не удовлетворяет. Пристально смотрю на прибор и вдруг вспоминаю, что нахожусь не над учебным аэродромом, что нужно следить за воздухом.
Осмотрительность и ещё раз осмотрительность!
Первый взгляд кинул на аэродром — далеко ли улетел, не заблудился ли. Вижу — ниже меня какие-то самолёты пикируют на наш аэродром. Сначала я подумал, что это наши. Но вдруг заметил разрывы бомб. Сердце заколотилось: «Противник! Надо его быстрее бить!»
По спине прошла дрожь: их шесть, а я один!.. Вот оно, начинается настоящее! И мне пришло на память правило, заученное ещё в школе: «Чтобы внезапно атаковать противника, атакуй со стороны солнца». Я стремительно разворачиваюсь и сверху атакую заднее звено.
Трудно сказать, что заставило меня вдруг вспомнить правило, которое так часто повторяли нам учителя: «Перед атакой посмотри назад — не атакуют ли тебя сзади самолёты противника». Не успел я повернуть голову влево, как увидел, что ко мне приближается незнакомый самолёт. Это был «Мессершмитт-110».
Пока я приглядывался к нему — а это была доля секунды, — в воздухе блеснула огненная трасса: фашист открыл огонь.
Послышался треск за бронеспинкой. Медлить нельзя. Резко бросив машину в сторону, я очутился в разрывах своей зенитной артиллерии. Мой самолёт накренился влево: части правого крыла не стало. В этот миг мимо пронеслись четыре истребителя противника — «Мессершмитты-109». Они — как это я узнал потом, на земле, откуда за ними следили — всё время находились на высоте трёх тысяч метров в стороне от аэродрома, прикрывая действия «Мессершмиттов-110».
Меня качнуло вправо. Ещё один снаряд попал в левый бок машины, а третий — в хвост. Я еле удержал самолёт на высоте пятисот метров.
…Все вражеские самолёты ушли на запад. За ними погнались, взлетев с аэродрома, два «Лавочкина». Я не мог к ним примкнуть. Куда там! Мой самолёт совсем изранен, рулевое управление нарушено. Но обиднее всего, что даже не удалось открыть огонь по противнику. Я был очень зол на себя, очень недоволен собой. Действовать надо было решительнее…
Мой самолёт еле держался в воздухе. Не спрыгнуть ли с парашютом? Но я быстро отогнал эту мысль, решив во что бы то ни стало посадить машину. И пошёл на посадку.
Мысль работала точно, движения были уверенны. Мною овладело удивительное спокойствие — потом оно всегда появлялось у меня в трудную минуту. Все силы и умение были направлены на то, чтобы спасти самолёт.
Выбрал направление и пошёл на посадку. Самолёт коснулся земли. На душе стало легче.
Но вот машину качнуло вправо. Левое колесо пробежало по куче рыхлой земли — её выбросило из воронки снарядом. Я удержал самолёт и, со страхом подумав, что он сейчас развалится, начал рулить к стоянке. Откуда только такая выносливость у моего «Лавочкина»!
Ко мне спешили товарищи. Смотрю — впереди всех командир.
Я выскочил из кабины. Первая мысль была о Габуния — его самолёта не видно на поле.
— Ну как, не ранен? — ещё издали крикнул мне командир.
Я стал ощупывать себя, пошевелил плечами. Боли нигде не ощущал. Постарался ответить спокойнее:
— Не волнуйтесь, товарищ командир, как будто невредим, а вот машина…
И голос у меня сорвался.
— Как только самолёт в воздухе не развалился! Держался на честном слове. Глядите, какой прочный оказался! — сказал механик Иванов.
Мы столпились у машины. Она вся изрешечена… А Солдатенко подошёл ко мне и сказал:
— Главное — не унывай. Это первое боевое крещение. Сейчас разберём твой вылет. Многим на пользу пойдёт. Сбить самолёт — не рукой махнуть.
И тут только я заметил, что одна рука у Солдатенко перевязана, что через бинт просочилась кровь.
— Товарищ командир, вы ранены? Что случилось?
Он ответил посмеиваясь:
— На войне без крови не бывает. Царапнуло слегка.
Оказывается, был ранен не только командир, но и заместитель по политической части Мельников. Они были на старте во время вражеского налёта. Мельникова ранило более серьёзно, и его отвезли в санбат.