Смех дьявола
Шрифт:
Я знаю, что тебя страшно возмутит предложение о продаже Монтийяка или, по крайней мере, части его.
Кончаю письмо, потому что меня ищут, чтобы идти в кино. Отправимся в «Гельдер» смотреть «Путешественника без багажа».
Скорее пиши мне. Целую тебя.
Лаура.
P.S. Несмотря на бомбежки, ты должна вернуться в Париж, это изменит твой образ мыслей. Я хотела бы сходить с тобой послушать джаз в одном подвальчике Латинского
Леа улыбнулась, закончив чтение письма. «Моя младшая сестра не от мира сего», — подумала она и развернула третий листочек, написанный красивым почерком:
«Девочка моя,
Я пользуюсь письмом Лауры, чтобы сказать, как часто я думаю о тебе и об этом милом доме, где родились твои сестры и ты и который так любили твой бедный отец и твоя дорогая мать. Условия, в которых ты очутилась, очень беспокоят нас: Лизу и меня. Мы много раз проверили свои счета, практически мы разорены. Кроме квартиры на Университетской улице мы не имеем ничего. Чтобы питаться, нам приходится продавать лучшие украшения нашей матери по смехотворно низким ценам. Вклады, сделанные нами перед войной, оказались неудачными, и наш банкир скрылся вместе с золотом, которое мы ему доверили. Это я к тому, что, не продав квартиру, мы не можем помочь тебе. Лиза и я в отчаянии от этого. Ты не думала посоветоваться с твоим дядюшкой Люком? Я знаю о ваших сложных отношениях, но уверена, что из уважения к памяти своего брата он постарался бы помочь тебе. Слишком много бесчестных мужчин стараются обмануть женщин, из-за войны оказавшихся один на один перед трудностями, к которым они не были готовы. Война скоро кончится. Как бы тебе продержаться?!.
С Лаурой у нас много забот, она все время в городе, возвращается поздно вечером, чем-то приторговывает, она нас беспокоит почти так же, как Франсуаза, брак которой с немцем скомпрометирует всех. Что будет с ней потом?
Чаще сообщай о себе и об этой милой Камилле, которую мы узнали благодаря тебе. Напомни обо мне твоей тетушке, мадам Бушардо, и Руфи.
Дорогое мое дитя, прости нас за то, что мы не можем ничем тебе помочь. Лиза и я молимся за тебя каждый день, мы тебя благословляем.
Любящая тебя тетка Альбертина»
Леа смяла письмо, упавшее к ее ногам. Она чувствовала себя покинутой, одинокой. Нужно было, однако, что-то делать.
Две молодые женщины и ребенок провели на голубятне только две ночи. Утром, третьего дня Леа была разбужена голосом, который не узнала в полудреме.
— Малышка спит, как сурок!
— Отец! Какая радость снова видеть вас!
— Дядюшка Адриан!
— Моя спящая красавица!
Сжавшись под одеялом, Леа не отпускала руку своего дядюшки и смотрела на него счастливо и недоверчиво.
— Я думала, что не увижу тебя до конца войны…
— Конец уже близок.
— Когда ты приехал?
— Я приземлился сегодня ночью недалеко отсюда. Аристид ждал меня и рассказал, что случилось с Альбером и Мирей…
— Нужно что-то делать.
— Аристид и его люди займутся
— Я не перестаю думать, что их арестовали из-за нас, — сказала Камилла.
— Не думаю. Гестапо, арестовав некоторых борцов, нашло у них документы. Другие под пытками или угрозами сообщили имена. Когда я узнал в Лондоне имя молодого человека, пользовавшегося полным доверием Пуансо, я сразу испугался за вас и за Альбера с Мирей. Он давно знал, что Альбер участвует в Сопротивлении.
— Почему же он не проявил себя раньше?
— Здесь отразилась особенно отвратительная черта этого типа: ему хотелось в одиночку нанести решающий удар и преподнести своим хозяевам главных руководителей местных маки.
— Если это о нем известно, почему его не уничтожат?
Похудевшее лицо доминиканца, носившего теперь великолепные выкрашенные в черный цвет усы, делавшие его неузнаваемым, омрачилось. Леа заметила, что его тело резко напряглось. Бедный отец Адриан! Несмотря на войну, он оставался священником, для которого убить врага, даже предателя, значило нарушить первую заповедь Божью: не убий! О! Если бы она была мужчиной…
Камилла высказала эту мысль за нее.
— Я, по-моему, догадываюсь, о чем вы беседуете. Я только женщина, но готова убивать, если вы мне прикажете.
Леа с изумлением взглянула на подругу. Решительно, эта Камилла, которую она долго считала совершенно бесхарактерной, все чаще удивляла ее. В Орлеане разве не она стреляла в человека, напавшего на них?..
Отец Дельмас взглянул на молодую женщину с нежностью и волнением.
— Эта работа не для таких, как вы. Он окружен телохранителями, такими же свирепыми, как и он.
— Но меня они не стали бы опасаться!
— Не будем больше об этом, согласны?
— Нет, наоборот, будем. Камилла права. Нас он не стал бы опасаться.
— Вы не знаете, о чем говорите. Эти люди опасны, очень опасны, и у нас достаточно опытных людей, чтобы выполнить такую работу, если возникнет необходимость.
— Но…
— Камилла, не настаивайте…
Тон Адриана не допускал возражений. Он улыбнулся и продолжал:
— У меня сюрприз для вас… Не догадываетесь?
— Вы… Вы видели Лорана?
— Да. Во время моего визита к генералу Леклерку.
— Как его дела?
— Хорошо, насколько это возможно. Я взял, хотя это категорически запрещено, письмо для вас. Возьмите.
Молодая женщина дрогнувшей рукой взяла помятый конверт, протянутый ей Адрианом Дельмасом.
— Только не сохраняйте его. Как только прочтете, уничтожьте. Ты идешь, Леа? Прогуляемся.
Оставшись одна, Камилла вертела в руках конверт без всякой надписи. Наконец, она резко разорвала его, вынув два листочка плохой бумаги в клеточку.
«Моя дорогая жена.
То, что я делаю, безумно неосмотрительно в отношении нас обоих и нашего друга. Нет ночи, когда бы я ни видел во сне тебя и нашего ребенка. Я вижу вас в возвращенном доме моего отца. Ради этого столь желанного момента я и сражаюсь. Эти несколько месяцев, проведенных в Африке с отважными людьми, рядом с руководителем, которого многие считают суровым, но все уважают, породили во мне большую веру в будущее.