Смех сквозь слезы
Шрифт:
Вообще-то, это бред – устанавливать первоочередность постановки каких-то спектаклей, но такое существует, если пьеса переводная.
У нас уже был перевод Блантер, не все меня устраивало, но я сама работала над текстом, как привыкла делать всегда, если это не классика.
Пьесу переписала и чистила фразу за фразой. Есть у меня такая особенность: переписываю все от руки сама. Вовсе не потому, что чей-то почерк плох или машинописный текст мешает. Хотя и правда мешает, написанное от руки куда понятней, в рукописных строчках все живей, душа чувствуется.
Нет, у меня почерк отвратительный, как у малограмотной тетки, корявый и бестолковый. Просто когда я переписываю, я вижу сразу роли, не только свою, но и остальные тоже, спектакль оживает, начинает звучать. Это даже лучше читки. К тому же помогает учить текст, когда пишешь, запоминается легче. И пишу я в большие тетради-альбомы, так удобней потом и правки вносить, и замечания по ходу писать, и репетиционные пометки делать тоже.
Министерство разрешило первыми ставить Моссовету, режиссера не определяло, мол, захочет Завадский ставить сам, пусть ставит, а нет, так кого другого пригласит. С Варпаховским договорились, готов ставить, в главной роли видит только меня, даже репетировать со мной не боится, хотя пугали основательно. Но пока занят в Малом. Чертов Малый, сколько раз он мне жизнь портил!
Ждем…
Вот уж поистине, больше всего человек в жизни ждет. Особенно если этот человек я.
Дождалась. Сболтнула лишнее знакомой переводчице, та за мысль ухватилась: а почему бы не перевести самой? И никакие уговоры, что перевод уже есть, что Татьяна Блантер перевела вполне приемлемо, не помогали. Чем такое положение грозило? Тем, что дама, переведя на свой лад, просто отнесла бы пьесу в другой театр. Тогда плакали мои надежды!
У нас начало репетиций все затягивалось и затягивалось, Завадскому наплевать, потому что другим занят, Варпаховский тоже занят, одна я болтаюсь без дела, как г…но в проруби, и всем с этой пьесой надоедаю.
Никто не может понять вот таких мучений, никто, кроме тех, кто сам выпрашивал, вымаливал, уговаривал, умолял, чтобы дали сыграть, чтобы поставили то, что приемлемо, что-то не ради очередной галочки к очередной годовщине. Это возмутительно, это унизительно, но приходилось унижаться, всем режиссерам, с которыми работала, приходилось приносить и приносить предложения, убеждать и убеждать, почти вымаливать роли.
Чего не сделаешь ради сцены. Каюсь, ходила и просила.
Каждый раз после отказа клялась, что это было в последний раз, но оказывалась без работы и снова искала роли, пьесы, шла и просила.
Актер должен играть! Все время, разнообразно, не останавливаясь, чтобы не приходилось выпрашивать себе роли. Что для этого нужно сделать? Построить побольше театров? Нанять больше режиссеров? Премьеры дважды в неделю? Что?
Не знаю, только знаю, что половину времени, уже став настоящей, а не начинающей актрисой, провела впустую, скучая на производственных собраниях, сборах труппы, или просто в ожидании хоть чего-нибудь.
Человек всегда ненавидит тех, от кого зависит. Я ненавидела режиссеров. Не потому что они плохие люди или бездарны, а потому что не давали мне работать!
Это оскорбление – сидеть дома, ожидая прихода кассира дважды в месяц тогда, когда ты еще можешь играть, а уходят последние годы, последние силы.
Но вернемся к миссис Сэвидж.
Дамочка, конечно, подсуетилась, перевела и предложила пьесу сразу в несколько театров. Сначала спасло то, что в министерстве право первой постановки у Завадского было забито, а узнав, что пьесой интересуются и в других театрах, Юрий Владимирович приказал немедленно начать репетиции, чтобы под прикрытием того, что мы тянем, ее не передали другим.
Так нечаянно попытка обойти нас с фланга и чужая расторопность помогли сдвинуть дело с мертвой точки. Забрезжила работа.
Я уже писала о Варпаховском и его отсидке. По-моему, первый срок он получил за троцкизм, второй за контрреволюционную пропаганду, не отсидев еще первого (жаль, забыла спросить, в чем эта самая пропаганда выражалась). В ссылке работал в Алма-Ате, потом просто сидел в лагере по знаменитой 58-й статье, а потом работал в Тбилиси. Когда реабилитировали полностью, вернулся в Москву. К работе рвался всей душой, руки и язык чесались.
Репетировали мы с ним сначала отдельно мою роль, чтобы все понять, как надо, а потом вынести на общую репетицию.
Вредная Марецкая на читке в труппе нос воротила, мол, к чему нам эта иностранщина, да еще и с психушкой! Но потом играла, и с удовольствием.
Но сначала это была моя роль, я ее выстрадала, и вздумай Завадский отдать еще кому-то или просто поставить со мной в очередь Марецкую… даже не представляю, что я бы с ним сделала! Не рискнул.
Зрители все восприняли как надо, психушки не испугались, тем более там не было белых халатов, связанных за спиной рукавов, не было ничего, что напоминало бы больницу вообще. Только странные больные, противостоящие не менее странным здоровым. И непонятно, кто же все-таки нормальней.
Спектакль имел огромный успех, пьеса хороша и идти в разных театрах будет еще долго, она из тех, тема которых вне времени.
Я сыграла больше сотни спектаклей, но постепенно почувствовала, что уровень игры стал падать. Это очень трудно – удержать популярный спектакль на уровне премьеры долгое время. Я не умею играть одинаково, все же это не демонстрация моих актерских навыков, а жизнь, ее нельзя прожить секунда в секунду сотни раз одинаково. Если это делать, действительно приестся.
Многим исполнителям приелось, ушел азарт первых спектаклей, стали играть рутинно, почти скучно. По мне лучше совсем не играть, чем отбывать свое время на сцене.
Возмутилась, даже заявление гневное Завадскому писала! Из спектакля не отпустили, слишком популярен, но немного оживили, кое-что поменяли в мизансценах, чтобы актеры не засыпали по ходу слишком знакомого действия. Снимать спектакль нельзя, он шел с полными залами месяц за месяцем.
Но всему бывает предел. Пришло время, когда я устала не обращать внимания на скучную игру, кажется, актерам просто надоел этот спектакль, действительно, выходили на сцену, точно на профсоюзное собрание – и времени жаль, и отказаться нельзя. С трудом скрывали зевоту…