Смелая
Шрифт:
Моя тетя Рори, несомненно, прошла через множество хлопот в то время, ведь она только что родила. Я очень обижалась на этого ребенка. Я знала, что мне не следует, но ничего не могла с собой поделать. У него было так много осязаемых подарков и столько внимания все то, чего мне не хватало в детстве. Этот ребенок был в безопасности, что приносило мне огромный дискомфорт, потому что я не знала, что делать с этими чувствами. Я стыдилась, что завидую младенцу, но я никогда не оказывалась в ситуации, когда ребенка окружала огромная забота, где обращали внимание и демонстрировали любовь. Я жаждала такой любви, но если бы ее ко мне проявили, я бы буквально не знала, что с ней делать.
Моя тетя
Полагаю, если лобковые вши и стригущий лишай были худшим результатом моего пребывания на улице, я не так уж плохо справлялась. Мне удалось избежать или перехитрить хищников-троллей, как мы звали их на улице – и избежать домогательств, нападения, изнасилования, убийства. Я хорошо управилась.
Однажды, примерно через месяц после того, как я ушла с улицы, моя тетя сказала мне, что мой отец переезжает в Сиэтл. Мой желудок сжался. Я сразу почувствовала глубокий страх. Последний раз я видела его после того, как он переехал в Монреаль. Он становился все более нестабильным. Я знала, что его приезд принесет проблемы, и я была права.
Мы с папой переехали в не особенно очаровательную квартиру, которую он называл Пещера. Она находилась на первом этаже, темное, темное место с низкими потолками, уродливыми паркетными полами и плохой аурой. Она должно быть, действительно подавляла моего отца, потому что он привык жить в прекрасных домах. Управляющий жил над нами в раю для захламителей.
Квартира была чистая, но лишена любой доброты, что соответствовало тому, что происходило внутри стен. Тогда моего отца переполняло яростью против женщин, которую он хранил всю жизнь, но теперь у него был четкий объект: я. Он срывался на меня и всех женщин, называя меня «feminazi». Он звучал как среднестатистический уличный шизофреник, спорящий с невиданной сущностью о женщинах, только я существовала телесно.
Я имею дело с мужской ненавистью ко мне просто потому, что я женщина всю свою жизнь, и все началось с моего папы. Мы родились врагами по признаку пола. Его оправдание за его гнев, за каждую неудачу были женщины. Все женщины были виноваты. Поэтому я была виновата. Я начала ненавидеть его, как он ненавидел меня. Хуже всего было вспоминать, каким волшебным созданием он был, когда я была маленькой. Это чудовище на его месте было горчайшим предательством. Осталось мало фотографий меня, снятых в тот период, потому что мой отец сказал, что я слишком уродлива, чтобы меня фотографировать. После стольких лет в Орегоне я привыкла быть уродливой. Я закатывала глаза, когда он это говорил, но за живое все еще задевало.
У нас не было столового серебра в Пещере, или, по крайней мере, у меня не было. Мне сказали, что не стоит покупать столовое серебро ради меня. Поэтому я крала приборы в ресторанах. У меня не было кровати, потому что мне сказали, что не стоило покупать кровать для меня. В моей спальне был шкаф, где я спала на трех розовых квадратных подушках, взятых у моей тети из дома. Очевидно, я не стоила многого в эти дни.
Мой отец часто говорил такие вещи, как «Я не могу представить никого, кто захочет быть твоим
Я знала, что он ошибался. Я знала, что это чушь собачья. Дело в том, что оно прилипает. Оно проникает через ваши оборонительные стены независимо от того, как высоко вы их строите. Слушать такого рода вещи, день за днем, когда говорят, что ты никчемная или уродливая, перемалывает тебя. Быть свободной духом, волевой, независимой молодой женщиной (мягко говоря), с маниакально-депрессивным, ненавидящим женщин отцом было изнурительно (мягко говоря).
По крайней мере, я могла задвинуть дверь шкафа и мирно сидеть в темноте. Хотя мира во мне не было. Я никогда не знала, когда он явится, разъяренный Бог весть чем, брызжущий слюной, с дикими карими глазами, которые отказываются видеть во мне что-либо, кроме всего, что он ненавидит – представителя всех женщин.
Однажды ночью дверь шкафа открылась. Луч света ослепил меня, но я знала, что там стоит мой отец. Он испустил крик и схватил меня за шею. Он вытащил меня из шкафа и бросил на пол. Мне удалось сдавленно выкрикнуть, что я собираюсь вызвать полицию. Он сказал: «Я степлером прикреплю твой язык к полу». Я никогда не забуду ненависть в его глазах, но он даже не меня видел, это были все женщины. Я знала это, но легче не становилось.
Как-то раз я пыталась рассказать тете, что он делает, но она разозлилась на меня и сказала, что он лучший отец, которого она знает. Что фактически заткнуло меня. Я застряла с ним, и я не видела выхода. Раньше я сидела в своей спальне / шкафу и писала при свете фонарика в желтом блокноте. Я писала одну вещь, снова и снова, то, что я назвала «Монолог смерти». Это был каталог, по сути, грехов и ошибок моего отца. Мой план был стоять за моим отцом, пока он лежал в темноте на своей кровати, и читать его вслух. После моего прорвавшегося, оперного осуждения я бы убила его молотком для мяса. Гладкий с одной стороны, колючий с другой, хорошо весящий, на деревянной ручке. Я собиралась забить его до смерти.
По иронии судьбы, перфекционизм, укоренившийся во мне в секте, в которую он меня втянул, вероятно, спас меня от жизни в тюрьме, потому что я никак не могла закончить монолог: каждый день я пополняла список его мудачества, так что он никак не подходил к концу. Что ж, это и то, что я знала отца в то время, не стоило тюрьмы.
Однажды в выходные он уехал из города. Я думала, что будет отлично устроить вечеринку, так как я никого не знала в Сиэтле, и я хотела завести друзей. Я сделала листовки с адресом Пещеры и расклеила их. Пятница 9:00 наступила, и раздался стук в дверь. Я открыла и увидела около двадцати случайных чудиков.
В голове, думаю, я представляла тусовщиков а-ля «Завтрак у Тиффани»; в реальности явилась уличная шпана Сиэтла и странноватые взрослые. Снова зазвонил дверной звонок, пришли еще двадцать человек. Черт, было в 9:05 вечера, и ситуация выходила из-под контроля. Я начала сожалеть обо всей затее, когда появилась полиция.
Пойманы. Пришли офицеры, посмеялись над непатентованным пивом и разогнали вечеринку. Я решила притвориться, что я всего лишь любительница вечеринок и выйду со случайным «Спокойной ночи, офицеры». В следующую секунду меня схватили за горло и ударили об стену дома, полицейская дубинка била мои колени, пока он держал меня за волосы и бил затылком о кирпичную стену. Мои глаза закатились, и я заметила, что хозяйка квартиры смотрит на меня с балкона сверху. Она улыбалась. Какая ужасная женщина. Кто мог так поступить с ребенком? Я была не выше пяти футов, и мне едва исполнилось четырнадцать.