Смело мы в бой пойдём…
Шрифт:
Две оставшиеся пушки все же сумели сжечь один и повредить три танка противника. После чего они замолчали, видимо уже навсегда. Но вдруг Алексей, только что сваливший короткой очередью еще троих франкистов, понял, нет, даже не понял, а каким-то сверхъестественным образом увидел, что пушки еще целы и еще остались снаряды. Орудийные расчеты перебиты, но ведь их можно заменить! Сжавшись в комок он метнулся к остаткам старого, сложенного из плитняка сарая, где скрывалась от посторонних глаз одна из пушек. Рядом тоненько свистнула пуля, но он успел добежать и упасть за остатками выкрошенной, серого камня стены. Осторожно поднял голову: так и есть! Вот она —
Ковалев не был самым великим артиллеристом в мире, но разобраться с панорамой противотанковой пушки он мог. Теперь, когда сопротивление в городке было уже почти подавлено, пехота и танки врага шли открыто, не таясь. Быстро вращая маховики наводки Алексей поймал в перекрестье прицела один из танков и дернул рычаг спуска. Пушка ударила так звонко, что казалось, будто ослепительно синее испанское небо лопнуло у него над головой. Из танка повалил густой, жирный дым, но Ковалев уже не смотрел в ту сторону. Он лихорадочно искал прицелом новую жертву. Вот он! Выстрел! В башне фашиста появилось огненно-белое отверстие, а потом с ужасающим грохотом башня раскрылась скрученными лепестками брони, точно небывалый, невиданный цветок.
Третья жертва была уже совсем близко. Это был командирский танк, с поручневой антенной на башне. Алексей поймал его в прицел, но в последнюю секунду фашист дернулся в сторону и снаряд с визгом унесся куда-то в бок, оставив на башне лишь длинный след содранного металла.
Матерясь, Ковалев искал новый снаряд, но ящик был пуст. Он коршуном метнулся к следующему, но в этот момент все вокруг загремело, вспыхнуло и небо обрушилось ему на голову…
… Франкисты подтащили его к самому танку и прижали к броне. Танкист, сдирая на ходу драный шлем подошел к нему, оттер грязное страшное лицо рукавом и вдруг, точно споткнулся. Пристально вгляделся и спросил:
— К… Ковалев?…
—
Капитан Всеволод Соколов. Испания. 1936 год.
Мы входим в Вильяспеса. Победа обошлась нам дорого. Несмотря на помощь с воздуха, в атаке мы потеряли три танка подбитыми и четыре поврежденными. У франкистов — человек двести убитых и столько же раненных. Эти чертовы фанатики действительно дрались насмерть. В самом конце боя, когда я думал что все уже кончено, неожиданно оживает «антитанк». Он жжет в упор две коробочки, и только Щаденко спасает нас от отправки домой в некрасивых цинковых ящиках. Механик от Бога, он каким-то звериным чутьем знает, когда в нас целятся. И за секунду до выстрела мой мехвод успевает рвануть нашу коробку в сторону. Снаряд бьет в башню скользом и чертит на броне длинный блестящий след. От удара Рюмин прикусывает язык, и шепеляво поминает матерей артиллеристов, создателей пушки, изготовителей снарядов… Я приказываю ему заткнуться и в тот же миг ощущаю, что мне тоже досталось. Изнутри башни откололись несколько броневых крошек, одна из которых разрывает мой шлемофон и изрядно раздирает мне щеку и ухо. Это не смертельно и даже почти не больно, но кровь хлещет как из заколотого поросенка. Интересно, умыться где-нибудь можно?
Наш «два-шесть» останавливается у остатков какого-то здания. Я вылезаю наружу, и осматриваю свои машины. Взводные доложили о потерях. Весьма печально: семь человек убито и четверо ранены. Я уже собираюсь доложить о результатах боя комбату, как вдруг мое внимание привлекает сочный русский мат. Интересно, кто это из соратников считает что фалангист живет во грехе с генералом Франко?
А-а, это не соратник. Это волокут кого-то из пленных интернационалистов. Интересно было бы узнать, откуда такой гусь родом?
Я прошу подвести пленного ко мне. Переводчик немедленно передает мою просьбу в виде приказа, и через мгновение пленник уже стоит у брони моего «стального коня». Ах, черт, глаза пылью запорошило, ничего не видать. Вытираю лицо, и… Нет! Неужели?! Чудны дела Твои, Господи!
— К… Ковалев? Ковалев — это ты?
Пленник с видимым трудом поднимает голову:
— А, Соколов. Гляди, где свидеться довелось…
Мгновенно поворачиваюсь к переводчику:
— Господин лейтенант! Этого обыскать, оружие забрать, остальное — мне. И отпустите его: он же на ногах-то не стоит, куда ему бежать?
Через минуту мой бывший однокашник уже сидит под броней в тенечке. Нет, подумать только: Лешка Ковалев, с которым я семь лет сидел за одной партой и здесь, да еще и мой враг.
— Папиросу хочешь?
— А? Ну, давай.
Мы закуриваем. Меня распирает от любопытства:
— Слушай, а как ты жил все это время? И вообще: какого черта тебя сюда занесло? Ты что, иудей?
Он не успевает ответить, как за моей спиной раздается голос о. Михаила:
— Кто иудей?
Я круто оборачиваюсь. Так и есть, пожаловали. О. Михаил с двумя своими иноками. Он внимательно разглядывает Ковалева и, ни к кому конкретно не обращаясь, спрашивает:
— Почему пленный не связан и без охраны?
— Батюшка, — я заискивающе смотрю ему прямо в глаза, батюшка. Дозвольте с этим с глазу на глаз побеседовать. Знакомый мой оказался.
— Знако-о-омый? — тянет отец Михаил, чуть насмешливо. — Интересные у тебя знакомства, сыне.
Вот зараза. Все ему раньше всех знать надо. Но если я хочу сохранить однокашнику жизнь (а я, кажется, именно этого и хочу), то надо держать себя вежливо и спокойно.
— Вместе в гимназии учились, отче. За одной партой семь лет сидели. — Я делаю еще один реверанс в сторону батальон-иерарха. — По Закону Божьему у него всегда «отлично» было.
Отче Михаил внезапно словно теряет интерес к Ковалеву. Он поощрительно басит:
— Ну что ж, если из заблудших, да обманутых — поговори, сыне. Даст Бог — на путь истинный наставишь…
Ну что ж, будем наставлять на путь истинный…
— Алексей, как тебя угораздило сюда попасть? Да не бойся, ты, говори, как есть. Я потом подумаю, как и что батальон-иерарху доложить.
— А я и не боюсь. — Он смотрит на меня каким-то особенным взглядом, от которого мне становится не по себе. — Как сюда попал, говоришь? Приехал вас, сволочей, бить. И об одном только жалею: два раза я тебя шлепнуть мог — сегодня и давно. И оба раза не вышло. Первый раз пожалел, а сегодня — промахнулся.
Теперь понятно как он на меня смотрит. С ненавистью. Оч-чень интересно: это ведь я его ненавидеть должен — он моих ребят сегодня побил.
— Ковалев, ты вообще соображаешь, что плетешь? Тебе что — жить надоело? Ладно, я сегодня добрый, и можешь считать, что я ничего не слышал. — я протягиваю ему фляжку с водкой. — На-ка вот, выпей и приди в разум. Я все понимаю. Ты просто запутался. Тебя обманули. Ну, я ж помню, как в гимназии вместе и Маркса читали, и этого, как его, ну которого убили — Ленина, что ли? Ну и что? Их много кто тогда читал, но потом ведь все всё поняли. И успокоились.